Сотрудников ЦРУ нигде не было видно, когда конные моджахеды неожиданно появились на границе. Но Верден незаметно следовал за караваном, держась вне поля зрения, переодетый моджахедом и оснащенный портативной рацией. Рядом с начальником оперативного пункта находился его босс Фрэнк Андерсон, который прилетел из Вашингтона, чтобы лично проследить за безопасностью конгрессмена. Уже через несколько минут после того, как караван Чарли прибыл в Али-Хель, двое людей из ЦРУ тоже вошли в форт.
В соответствии со строгими правилами своей профессии, Верден и Андерсон держались в тени. Они были немного похожи на двух кобелей, метящих завоеванную территорию и задирающих ножку у каждого стратегически важного куста. Большая, плохая Советская армия ушла, и теперь они не могли удержаться от небольшой экскурсии по захваченному форту. Перед уходом они сделали несколько памятных фотоснимков, а потом прикрепили к двери гарнизона жестяную пластинку с зашифрованным приветствием для друга — изображением русского медведя, отмахивающегося от роя жалящих пчел.
Рискованный поступок Вердена и Андерсона можно объяснить лишь чувством благодарности. Они были не единственными, кто отдал дань уважения Чарли Уилсону. Госдепартамент, американское посольство в Исламабаде, пакистанская армия и разведка — все нарушали правила и всевозможными способами выражали свою признательность этому необыкновенному конгрессмену. Чарли получал заслуженные почести за операцию, которую уже тогда можно было назвать последней великой кампанией холодной войны.
Но самую памятную речь произнес президент Зия уль-Хак. Благодаря ему джихад мог продолжаться, и в течение десяти лет он вникал во все аспекты тайной войны ЦРУ. До сих пор он намеренно окутывал покровом тайны многогранную деятельность американских и пакистанских спецслужб, и почти никто, кроме него самого, не мог в полной мере оценить достигнутое. Теперь, стоя перед камерой программы «60 минут», он тщательно выбирал слова, которые должны были обеспечить Чарли справедливое место в истории.
— Если есть хотя бы один человек, сыгравший такую роль в событиях последних лет, которая должна быть записана в анналах истории золотыми буквами, то это Чарли Уилсон, — сказал он.
— Но как это возможно? — озадаченно спросил корреспондент Гарри Ризонер. — Разве один конгрессмен мог совершить такое?
— Боюсь, мистер Ризонер, сейчас еще слишком рано объяснять подробности, — ответил Зия. — Могу сказать лишь одно: «Это сделал Чарли».
Эти слова в конце концов стали названием документального фильма. Они были начертаны на экране в штаб-квартире ЦРУ, когда Уилсон получал почетную награду несколько лет спустя. Но весной 1988 года Уилсон вместе со съемочной группой отправился на Хайберский перевал, где произнес речь, вошедшую в заключительную часть фильма.
Ризонер, отец нескольких сыновей, поработавший репортером во Вьетнаме, хорошо знал, что такое горечь поражения. Он упомянул о тринадцати тысячах советских солдат, уже погибших в Афганистане, и спросил, не испытывает ли Уилсон «если не сочувствие к русским, то хотя бы понимание того, что им довелось пережить, когда они столкнулись с непонятным противником, получавшим оружие и снаряжение неизвестно откуда».
Некая мощная сила всколыхнулась в душе Чарли Уилсона в тот момент, когда он стоял на залитой солнцем площадке — высокий, загорелый, с афганскими равнинами на заднем плане и Хайберским кряжем вокруг него. Теперь он обращался ко всей Америке. С его точки зрения более важная статистика заключалась в том, что сто тысяч советских солдат по-прежнему находились в Афганистане, а три миллиона афганцев ютились в лагерях беженцев в Пакистане, и никто не знал, сколько людей умерло от насилия, нищеты, голода и холода. Его речь звучала почти угрожающе:
— Никто не может радоваться той боли, которую здесь испытал двадцатилетний паренек из Ленинграда. Никто не радуется его смерти, потому что он не имел к этой войне никакого отношения… Но, Гарри, в моем округе было сто сорок семь похорон, — добавил он, имея в виду своих избирателей, погибших во Вьетнаме. — Сто шестьдесят семь ребят из Восточного Техаса погибли в моем маленьком избирательном округе. Они тоже не имели ничего общего с теми, кто развязал войну! Я рад, что мы отплатили русским их же монетой, и думаю, большинство американцев разделяют мое мнение. Советский режим должен был получить урок и получает его даже сейчас, когда мы говорим с вами. Теперь они окапываются перед последним боем, но им суждено проиграть, и мне это нравится!
Последние слова были произнесены с такой ветхозаветной пылкостью, что Чарли напоминал моджахеда, разглагольствующего о возмездии для неверных. Ни один американский политик уже двадцать лет не говорил ничего подобного. Патриотическое рвение времен холодной войны настолько устарело, что звучало как откровение. Оно не имело ничего общего с текущей доктриной зарубежной политики США, которая призывала к сдерживанию коммунизма без крупных побед или поражений. Уилсон представил новую концепцию. Это была не Корея с тридцатью тысячами американцев, погибших за демаркационную линию, которая в конце концов осталась на том же месте. Это был не Вьетнам, не залив Свиней и не кошмарная ситуация с ядерным противостоянием на Кубе. Но самое главное — это была не опрометчивая и плохо организованная тайная война в Никарагуа, которая закончилась скандалом. Это была победа, и Уилсон не проявлял христианского милосердия к поверженному противнику.
Миллионы зрителей, впоследствии посмотревших фильм, не имели представления о том, как глубоко Америка завязла в Афганистане, и лишь немногие слышали о конгрессмене Чарли Уилсоне. Для тех, кто слышал его слова, произнесенные перед камерой на Хайберском перевале, Уилсон должен был выглядеть как карикатурный персонаж из фильмов о Джоне Уэйне, жаждущий коммунистической крови.
Но Чарли не смог бы расшевелить нацию такими черно-белыми аналогиями. Его побуждения и движущие силы имели гораздо более глубокую причину. Центральное место в его жизни занимала старомодная вера в миссию своей страны, в духе фразы президента Кеннеди «платить любую цену, вынести любую ношу» или афганского лозунга «живи свободно или умри как собака». Эти голоса юный Чарли слышал по радио в Тринити, когда Черчилль обращался к соотечественникам во время битвы за Британию, а Рузвельт поднимал американцев на борьбу с нацизмом. Мать с детства учила его защищать угнетенных, поэтому он не мог пройти мимо беженцев, дрожавших в палатках, и храбрых воинов, бессильных в борьбе с небесными демонами.
Именно поэтому Чарли Уилсон приложил все силы, энергию и мастерство к тому, чтобы Советская армия потерпела поражение. Но Гаст Авракотос тоже был прав насчет своего старого друга. Чарли делал это ради удовольствия, ради экзотики и потому что в конце он смог превратить афганскую операцию в «свою войну» и даже предстать перед съемочной группой на Хайберском перевале в образе простодушного американского патриота.
По правде говоря, после окончания съемок команда «60 минут» находилась в некотором замешательстве. Кто такой этой конгрессмен и что о нем может подумать нормальный мыслящий человек? В какой-то момент после завершения работы в Афганистане Питер Хеннинг ехал вместе с продюсером в кузове грузовика, забитом пулеметами и моджахедами. «Знаешь, Джордж, у тебя есть большая проблема, — сказал он. — Раньше мне не доводилось видеть ничего подобного. Ты можешь превратить Чарли Уилсона в величайшего героя или в полного клоуна… все зависит от того, как ты смонтируешь картинку».
Это было лучшее резюме всех пятидесяти пяти лет жизни Чарли Уилсона до настоящего момента. Люди всегда относились к нему подобным образом, и нечто странное начало твориться с ним в Вашингтоне, пока русские продолжали свое отступление, а он ждал, чем все закончится.
Чарли переживал то, что выпадает на долю солдата, который возвращается домой с войны и обнаруживает, что никому не интересно узнать настоящую историю. Некоторые коллеги поздравили его после заключения Женевских соглашений, когда СССР назначил дату окончательного вывода войск. Уилсон по-прежнему принимал участие во всех серьезных решениях, связанных с Афганистаном, но после ухода Советской армии его роль становилась неясной. Он еще не пал духом, но снова пристрастился к спиртному, из-за чего его отношения с Аннелизой стали еще более напряженными, чем раньше. Для нее это было все равно что наблюдать за мужчиной, который каждый вечер играет в «русскую рулетку». Ему было пятьдесят пять лет, а ей лишь двадцать восемь. Даже финалистке конкурса «мисс Мира», решительной украинской красавице из Кливленда было нелегко заставить победителя Советской армии отказаться от виски.
