войны, общей экономической отсталости региона. В лживом свете буржуазные авторы рассматривают (либо вообще умалчивают) осуществление земельно-водной реформы в республиках Средней Азии и в Казахстане в 1921–1922 и в 1925–1929 гг. В результате реформы было полностью ликвидировано хозяйство крупных землевладельцев, баев-полуфеодалов (скотовладельцев), часть земли была передана безземельному и малоземельному дехканству (в 1920–1921 гг. в Туркестанской АССР за счет изъятия земель у феодалов наделы получили 10 тыс. киргизских, 3 тыс. узбекских, 7 тыс. туркменских и 3 тыс. семей европейских национальностей) [219], что привело к увеличению середняцких хозяйств и в значительной степени обусловило изменение социально-классовой структуры региона. Если удельный вес помещичье— феодальных и кулацко-байских хозяйств в Узбекистане в 1913 г. составлял 11 %, то к 1928 г. первые были вообще ликвидированы, а вторые составили 5 % по отношению ко всем крестьянским хозяйствам. За это время удельный вес батрацко-бедняцкой группы (по числу хозяйств) сократился с 72 до 43 %, а середняцкой повысился с 17 до 53 %. Удельный вес бедняцких хозяйств в Казахстане уменьшился с 65 % в 1925/26 г. до 50 % к концу 1928 г., а середняцких повысился до 44 % [220].
В советской историографии указывается, что осуществление земельной реформы в различных регионах Средней Азии проходило с разной интенсивностью, что влияло на размах басмачества в том или ином регионе [221]. Так, в Туркмении социалистические преобразования происходили при наличии более значительных элементов докапиталистических общественных отношений, чем в других республиках Средней Азии. Кроме того, в земледельческих округах Туркменской республики — Чарджоуском, Ташаузском, Керкинском — не была осуществлена земельная реформа, которая в других республиках Средней Азии сыграла важную роль. В кочевых и полукочевых районах Туркмении к началу коллективизации во многом еще сохранились феодально-патриархальные отношения. Байство по-прежнему представляло собой серьезную экономическую силу. Большая часть скота (60 %) и водных источников, имевших исключительно важное значение для хозяйства туркмен, находилась у байско-родовой верхушки, кроме того, сохранялась частная собственность на колодцы. В 1929 г. в Туркменской республике в колхозы было объединено лишь 2,4 % дехканских дворов, баи составляли 6,9 % всего сельского населения, но им принадлежало 27 % средств производства, 12,5 % посевной площади и 52,7 % поголовья мелкого скота [222]. В ходе коллективизации коренным образом были перестроены аграрные отношения, ликвидированы эксплуататорские классы в сельском хозяйстве. В 1934 г. во всех среднеазиатских республиках и Казахстане перестал существовать класс сельских эксплуататоров [223], тем самым была уничтожена социальная база басмачества.
Анализ реакционной буржуазной литературы 20-х — начала 40-х гг. показывает, что именно тогда были заложены основы фальсификаторских концепций басмачества, таких его трактовок, как «народная», «освободительная война». Авторами различного рода антикоммунистических версий происхождения басмачества были в основном непосредственные участники контрреволюционной борьбы с Советской властью в Туркестане — интервенты, буржуазные националисты. Из-за своего субъективного восприятия Великой Октябрьской социалистической революции они дали искаженную картину классовой борьбы в регионе. Но, приведя многочисленные факты, буржуазные авторы независимо от своих желаний убедительно показали роль британского империализма, реакционных кругов Афганистана и Ирана в разжигании басмачества.
Характерной чертой работ 20–40-х гг., как и вообще всей реакционной буржуазной историографии Октябрьской революции, было оправдание антисоветской интервенции в Советскую Россию (и, в частности, в Туркестан) необходимостью борьбы с немецкой и турецкой угрозой для Индии и соответственно для Великобритании. При этом преувеличивалась роль военнопленных— интернационалистов (немцев, венгров) в установлении Советской власти в крае, в борьбе с «Кокандской автономией». В статьях скупо, с тем чтобы скрыть факты, разоблачающие вмешательство английского империализма во внутренние дела Советского Туркестана, освещалось басмачество, которое трактовалось как «антибольшевистское восстание».
«Советологи» начала 20-х гг. невольно раскрыли классовое содержание контрреволюционного, националистического выступления в Средней Азии в годы гражданской войны. Независимо от своего желания они нарисовали довольно впечатляющую картину действительных замыслов различных британских «дипломатических», а на самом деле шпионско-диверсионных «миссий» на территории Туркестана в 1918–1920 гг., показали, что только с военной и материальной помощью Великобритании, реакционных кругов Афганистана, Ирана могли существовать подпольные контрреволюционные организации в Ташкенте, эсеровское Ашхабадское «правительство» и басмачество.
В буржуазной историографии 40–50-х гг. резко выделяются два этапа: 1941–1945 гг., вторая половина 40-х — начало 50-х гг. Хронологически они связаны со второй мировой войной, складыванием мировой системы социализма. Если для первого этапа характерным было издание в Англии, США прогрессивных исследований по Советской России, и в частности по среднеазиатским республикам, то вторая половина 40-х гг. отличается особым, антикоммунистическим, антисоветским подходом к исследованию проблем Октябрьской революции.
1941–1945 годы оставили известный след в развитии «советологии», хотя в этот период не появилось крупных исследовательских работ. Связано это было с военной обстановкой, когда в основном велись разработки оборонно-экономического характера, и с необходимостью создания популярных работ о Советском Союзе в связи с небывалым в Англии и США ростом интереса к нашей стране. В этих условиях издание откровенно враждебных, антисоветских публикаций по истории Октября, гражданской войны значительно сократилось [224]. Знаменательно, что работы Бейли, Эссертона, Чокаева не были включены в рекомендательный список литературы о Советской России, изданный библиотекой Конгресса США в 1943 г. [225]
Откровенно антикоммунистический, антисоветский характер носили «исследования», вышедшие в годы второй мировой войны в фашистской Германии и прогитлеровски настроенной Турции. В книгах по истории Советской Средней Азии наряду с экономическими, географическими вопросами истории Туркестана, советских среднеазиатских республик рассматривались не которые аспекты борьбы за победу Октябрьской революции в регионе, в частности и басмачество [226]. Оценка этого явления не отличалась от той, которая была дана в работах Кастанье, Чокаева: также утверждался «народный», «национальный» характер басмачества, говорилось даже о «народно-социалистическом движении» [227].
В 1942–1944 гг. в Турции вышел ряд работ эмигрантов из России, и среди них книги А. Валидова (Тогана), в которых басмачество трактуется с пантюркистских позиций, как национально-освободительное движение, привлекшее к себе «в 1918–1923 годах все силы, способные к активным действиям» [228]. Характеризуя социальную базу басмачества, Валидов признал, что «басмаческие организации опирались в большей мере на «улемов» с их косными взглядами и фанатически настроенную часть узбекской буржуазии» [229]. В эти годы начала проявляться тенденция игнорирования многочисленных фактов из литературы 20–30-х гг. об иностранной помощи белогвардейским и басмаческим организациям, получившая распространение в последующие годы. Помощь империалистических государств (Англии, Франции, США, а также Германии, Турции) объявлялась «выдумкой большевиков» [230].
Во второй половине 40-х гг. басмачество рассматривалось не только в мемуарных работах [231], но и в исследованиях, посвященных общим проблемам истории Советского Союза [232]. Так, американский буржуазно-либеральный историк, профессор Ф. Шуман осветил планы Энвер-паши создать «антисоветскую исламскую империю в Средней Азии». Он подчеркнул, что «антисоветизм как ключ к национальной политике особенно проявился в Великобритании в двадцатые годы» [233].
Одной
