class="p1">Свою двойственную, выжидательную политику П. Милюков оправдывал тем, что «люди, которые выдвигают такие (революционные) лозунги, играют с огнем. Они не способны понять страшное напряжение, в котором живет сегодняшняя Россия, и последствия этого напряжения. Очень возможно, что правительство тоже не понимает, что происходит в глубинах России. Но мы, умные и чуткие наблюдатели, ясно видим, что ходим по вулкану, что достаточно малейшего толчка, чтобы все пришло в движение и полилась лава. Вся Россия — одна воспаленная рана, боль, скорбь и страдание… Напряжение достигло предела; достаточно чиркнуть спичкой, чтобы произошел страшный взрыв. Боже нас сохрани стать свидетелями этого взрыва. Это будет не революция, а тот самый «русский бунт, бессмысленный и беспощадный», от которого бросало в дрожь Пушкина. Начнется та самая вакханалия, свидетелями которой мы были в Москве. Из глубин вновь поднимется та грязная волна, которая погубила прекрасные ростки революции 1905 г. Сильное правительство — не важно, плохое или хорошее — необходимо нам сейчас, как никогда раньше» [377].
«От нас, — пояснял свою позицию в августе 1916 г. П. Милюков, — требуется только одно: терпеливо ждать, глотать горькие пилюли, не увеличивать, а уменьшать народное возбуждение: рано или поздно положение правительства станет безнадежным, после чего наступит полный и абсолютный триумф российского либерализма» [378].
Тактика «терпеливого ожидания» П. Милюкова с самого ее начала сталкивалась с критикой внутри самой партии: «Борясь за победу и во имя этого, стремясь сохранить, во что бы то ни стало внутренний мир, — предупреждал в феврале 1916 г. член ЦК А. Шингарев, — мы не должны заходить так далеко, чтоб оказаться совершенно изолированными от крайних левых течений» [379]. «Мы не можем, — подтверждал лидер левого крыла кадетов М. Мандельштам, — устраняться от народного движения, не можем не стремиться играть в нем руководящей роли» [380].
С радикализацией общественных настроений к августу 1916 г. эта критика стала приобретать все более жесткий характер: «Тактика правого крыла кадетской партии, руководимого Милюковым, грозит бесповоротно скомпрометировать партию в глазах широких демократических кругов населения и либеральной интеллигенции…, — заявлял М. Мандельштам, — Страшная ошибка Милюкова заключается в непонимании бесплодности этой игры, в попытке укрепить бюрократию за счет авторитета кадетов, в стремлении что-то получить от этой сделки. На самом деле он теряет престиж и доверие у широких демократических кругов… В ближайшем будущем события изменятся так быстро, что все требования «прогрессивного блока» покажутся детским лепетом… Каждый, кто видит, как все выше поднимается волна народного гнева, ясно понимает, что кадетская партия должна вступить в блок не с правыми, а с левыми, должна идти рука об руку с демократическими партиями. Если мы этого не сделаем, то окажемся в хвосте событий и потеряем свою лидирующую роль. Скажем честно: многие члены нашей партии боятся размаха революции и видят в ней лишь новый пугачевский бунт. Но сами эти страхи должны диктовать политику, диаметрально противоположную милюковской. Если мы не хотим, чтобы стремление народа наказать преступное правительство превратилось в беспорядки, хаос, бессмысленное разрушение, то не имеем права игнорировать народное движение, мы должны стремиться возглавить его… Иначе кадетская партия, скомпрометированная в глазах народа, рискует раз и навсегда оказаться на стороне непопулярных умеренных политических партий. Это было бы несчастьем, как для нашей партии — партии российской интеллигенции, — так и для народа» [381].
На заседании «академической группы» кадетов, в присутствии ряда членов Думы и Гос. совета, проф. Д. Гримм уже в феврале 1916 г. говорил, что война проиграна, надвигается стихийная революция и надо думать о мире, умиротворении внутри страны и спасении интеллигенции [382]. «На другой день после мира, — предупреждал А. Коновалов в сентябре 1916 г., — у нас начнется кровопролитная внутренняя война. И весь ужас этой войны будет в том, что она будет протекать стихийно, без плана, без какого бы то ни было центрального руководительства. Это будет анархия, бунт, страшный взрыв исстрадавшихся масс» [383].
Выжидательная тактика полностью исчерпала себя к концу лета 1916 г., когда в настроениях широких масс общественности произошёл коренной перелом. Московская тайная полиция докладывала о впечатлениях Милюкова от старой столицы: «Я никогда бы не поверил, если бы не слышал собственными ушами, что Москва способна говорить таким языком. Я знаю Москву много десятилетий; если бы двадцать лет назад мне сказали, что в чувствах москвичей может произойти такая катастрофическая перемена, я бы назвал это глупой шуткой. Самые инертные, самые непросвещенные люди говорят как революционеры» [384]. На Съезде земств делегаты подтвердили, что схожие перемены произошли даже в таких традиционно монархических регионах, как казачьи станицы [385].
«Антиправительственные настроения, — сообщала петроградская тайная полиция, — охватили буквально все слои общества, в том числе и те, которые раньше никогда не выражали недовольства, — например, некоторые круги офицеров императорской гвардии» [386]. «Летом и осенью 1916 г., — я, подтверждал А. Гучков, — стал ощущать эту нарастающую опасность в настроениях городского населения и рабочих…» [387]. В своем донесении в министерство иностранных дел 18 августа 1916 г. британский посол подчеркивал: «Если император будет продолжать слушаться своих нынешних реакционных советчиков, то революция, боюсь, является неизбежной» [388].
За эти три месяца произошла громадная перемена в настроениях общества, даже страшно становится, как мы неотвратимо, скачками летим к революции.
З. Арапова, 12.1916 [389]
Перелом в настроениях думской оппозиции наступил в сентябре 1916 г., когда на совещании ее лидеров [390], «был поставлен вопрос о тревожном положении, очень ясно определившейся линии развития событий в сторону какого-нибудь большого народного движения, уличного бунта. Затем вопрос был поставлен не о том, нужно ли мешать этому либо содействовать. Предполагалось, что эти события пройдут независимо от воли и желания собравшейся группы, они сами собой разовьются. Вопрос был поставлен: что нам делать, когда это все наступит…, остановить это движение мы не можем, а присоединиться не хотим» [391].
Подобный перелом произошел и в настроениях деловых кругов. На неизбежность стремительно приближающегося революционного взрыва, указывал в своем выступлении в середине сентября 1916 г., на совещании промышленников, один из наиболее видных их представителей А. Коновалов: «Только глубокий патриотизм и сознательность… до поры до времени сдерживают рабочий класс. Что касается крестьянской массы, то здесь налицо все признаки анархии… В России уже сейчас нет никакого правительства. К тому же времени положение еще много ухудшится. При первых революционных взрывах правительство окончательно растеряется и бросит все русское общество на произвол судьбы. Вот почему все, кто сознает неизбежность того, что ждет нас…,
