«Кокандская автономия никогда не имела опоры в народных массах, и она поддерживалась лишь сознательными слоями местного населения» [394]. Характерно, что А. Парк и другие буржуазные историки не писали о внутренней политике «Кокандской автономии», так как здесь они неминуемо должны были бы сказать о ее антинародной сущности. Именно это обстоятельство вынуждает Парка заявлять, что на защиту антисоветских автономистов «народ но выступал решительно» [395].
Однако большинство реакционных буржуазных историков, представляя «Кокандскую автономию» как наивысший политический институт туркестанского общества, заявляют о ее «всенародной поддержке», реализованной в форме басмачества. Эти идеи полностью опровергнуты советской историографией [396].
Чем же еще «советологи» обусловливают «национальный» характер басмачества? Тем, что, фальсифицируя и искажая социальную базу этого контрреволюционного, антисоветского выступления, утверждают, будто в басмачестве были «представлены все классы» и подавляющее большинство составляли «безработные аграрные рабочие и те горожане, которые были лишены средств к существованию благодаря запрету частной торговли», в нем «а/ктивно участвовали торговая буржуазия и мусульманские священники», существовал широкий «национальный фронт» борьбы с Советской властью [397].
Парк, Каррер д’Анкосс, Раковска-Хармстоун, Масселл социальной базой басмачества объявляли дехканство [398].
Для того чтобы доказать «национальный характер басмачества», Валидов, а вслед за ним и Масселл подчеркивали, что в нем участвовали «исключительно туземцы, крестьяне и рабочие, узбеки, таджики, туркмены, киргизы, а представители фанатических мусульманских сект, особенно из Коканда, «были полны страстного желания вдохнуть в движение миссионерский призыв к священной войне» [399]. Эти авторы не дают себе труда проанализировать социальный состав населения Средней Азии, выявить процесс классового расслоения. Это им явно невыгодно. Более того, они повсеместно обходят молчанием известный факт объединения в единую силу басмачей и кулацкой, так называемой «Крестьянской армии» Ферганы, хотя даже Кастанье указывал на то, что основу басмачества помимо коренного населения составляли русские крестьяне— кулаки и «крестьянская армия» Монстрова, отстаивавшая интересы русского кулачества и действовавшая совместно с бандами Мадамин-бека [400].
Утверждения о «народной» основе басмачества опровергла М. Олкот, которая отметила, что основными социальными силами басмачей были «феодальная аристократия, племенные вожди, священники, крупные и средние землевладельцы, купеческий класс» [401]. Она выделяла и поддержку басмачества буржуазно-националистическими группировками — джадидами («мусульманскими реформаторами», по оценке буржуазной историографии), пантюркистами и другими националистическими группировками.
В отличие от Валидова, Чокаева и подавляющего большинства современных «советологов» Кастанье указывал (правда, с оговорками), что первоначально басмаческие банды «представляли собою сброд уголовников, которых освободило Временное правительство… из тюрем» [402]. Но после того как отряды басмачей составили «ядро национальной армии» временного Кокандского правительства, они, по мнению Кастанье, Чокаева и других буржуазных авторов, стали «муджахидами», ибо «главари прежних разбойников теперь уже действуют от имени населения, сражаясь за национальную идею» [403].
Этими туманными фразами националистического, исламского толка оправдывался разбой и насилие басмачей над мирным населением Средней Азии.
Размах басмачества, участие в нем масс мусульманского населения Чокаев объясняет «относительным ростом национального самосознания со времени независимых ханств», «усилением всех самопредохранительных инстинктов» в связи с якобы проводимой Советским государством «колонизаторской политикой» в Туркестане [404].
Реакционная буржуазная историография сознательно затушевывает классовый состав басмачей, старается представить басмачество как «всенародное восстание». Но даже сами «советологи», и в частности Пайпс, считаясь с конкретными фактами, вынуждены констатировать факт участия местных трудящихся масс в борьбе с контрреволюционными силами [405].
Отметим также, что рядовые басмачи, обманом или иным путем вовлеченные в банды, убедившись, что Советская власть действительно представляет интересы и чаяния простых людей, становились впоследствии ее защитниками. Так, бывший в течение шести лет (1919–1924 гг.) басмачом Кутан Торгоев, в середине 20-х гг. стал командиром добровольческого отряда, помогал пограничникам в ликвидации банды Абдулы Джамбаева и Джаксамына Оманова в Киргизии. Этот пример не единственный. История гражданской войны в Туркестане полна такими эпизодами [406].
Анонимные авторы редакционной статьи журнала «Среднеазиатское обозрение», прикрываясь, как и другие буржуазные фальсификаторы истории, личиной объективности, привели выписки из многочисленных препарированных документов, чтобы доказать «народный и общенациональный характер» басмачества, объединявшего якобы все слои мусульманских народов в борьбе против Советской власти [407]. Журнал, однако, в конце концов вынужден был признать, что большинство трудящихся было с Советской властью, а не с басмачами, и сделать вывод: «Советы нашли поддержку крестьян» [408].
Обосновывая «всенародный» характер басмачества, некоторые из буржуазных авторов, в частности Рывкин, клеветнически заявляли, будто «многие официальные представители Советской власти поддерживали басма чей, переходили на их сторону» [409]. Известно, что бывший начальник милиции Мадамин-бек стал курбаши, а некоторые руководители Бухарской народной республики присоединились к Энвер-паше и действительно стали врагами Советской власти. Но такие факты были единичны и характерны прежде всего для феодальных и националистических элементов. И немаловажная роль в организации всенародной борьбы против басмачества, приведшей к его окончательному краху, принадлежит руководителям советских среднеазиатских республик Т. Рыскулову, Ф. Ходжаеву, А. Икрамову, Ю. Ахунбабаеву, К. Атабаеву, Н. Айтакову, М. Миршарапову и многим другим.
Участие в басмаческих шайках не только представителей эксплуататорских классов Туркестана, но и части трудового дехканства не отрицается советской историографией. Существенная разница, однако, состоит в том, что советские историки, говоря о вовлечении в басмачество некоторой отсталой части дехканства, выясняют причины, породившие это явление, определяют, к каким этапам движения оно относится, и показывают на основе многочисленных фактов, что основная часть дехканства шла в годы гражданской войны вместе с Советской властью, активно участвовала в разгроме басмачества [410].
Исследования советских ученых убедительно опровергают главный тезис западной реакционной историографии о том, что в басмачестве участвовали широкие массы дехкан.
Отметим еще одну характерную черту концепции «национального» характера басмачества: отрицание многими «советологами» связи этого выступления с общероссийской контрреволюцией.
Лидеры туркестанских буржуазных националистов, всячески подчеркивая «национальный» характер басмачества, старались умолчать о своих связях с русской контрреволюцией. Известно, что М. Чокаев, будучи министром внутренних дел правительства «Кокандской автономии», вместе с министром народной обороны этого правительства Ходжаевым прибыл в Чарджуй в конце 1917 г. к командиру белогвардейской казачьей части полковнику Зайцеву с просьбой «выгнать большевиков, захвативших в крае власть», «восстановить в правах законное правительство» и принять «общее руководство движением» [411].
В 1928 г. М. Чокаев в статье «Басмаческое движение в Туркестане» ни одним словом не обмолвился о своей поездке к полковнику Зайцеву и о том, что основной военной силой «Кокандской автономии» были казачьи части. Он демагогически заявил: «…единственной вооруженной силой «Кокандской автономии» были отряды, которые возглавлял Иргаш, бывший ссыльный» [412].
Одной из особенностей буржуазной литературы 20-х гг. было отсутствие единого мнения по рассматриваемому вопросу. В то время как националистические авторы
