Но то, что стало происходить в стране после февральской революции, которую, затем, историки и политики назовут буржуазно-демократической, повергло его, искушённого и закалённого военачальника, в крайнюю растерянность.
Враг стоял у порога столицы, а в армии шли страшные брожения. Его славная 8 армия, удерживаемая силой его безукоризненного личного авторитета, со дня безуспешно завершившегося Брусиловского прорыва, держала оборону против австро-венгерских войск.
Но одна армия, конечно же, выполнить задачи фронта, а тем более – вооружённых сил России – не могла.
Зараза неверия и брожений стала проникать и в ряды его славной армии.
Большой резонанс во всей армии и даже за её пределами, получил особый Военный Совет, на который Каледин пригласил нижних чинов, отличившихся Георгиевских кавалеров, представителей всех частей и соединений армии.
– Мне нечего скрывать от Вас, мои боевые товарищи, – обратился командующий к робевшим и растерянным солдатам и унтер-офицерам, которые и подумать не могли ещё вчера, что будут участвовать в таком высоком совещании.
Этот Военный Совет вошёл в историю русской армии, как явление беспрецедентное, невиданное и небывалое ранее.
Каледин тяжёлым шагом, который, потом, за его смертью, назовёт талантливый писатель-донской казак – волчьим, взошёл на трибуну и своим цепким взглядом окинул весь зал.
Нижние чины жались вдоль стен, группами. Никто из генералов и офицеров рядом с ними не сели, а красавец-полковник Вязьмитинов, недавно принявший дивизию, родную, памятную для Каледина особо – 12-ю кавалерийскую, громче, чем было принято по законам учтивости, на весь зал произнёс:
– А кому, господа, из вас, – и он повернулся к группе нижних чинов, сидевших с ним вблизи, – сдать дивизию под начало?
Те даже отшатнулись от полковника. Ужас и растерянность исказили их лица.
А Вязьмитинов, яростно, что было ему не свойственно, как-то захрипел, даже схватившись за горло рукой, и продолжил:
– Как хотите, господа, а меня увольте. Не могу более здесь оставаться.
И резко вскочил на ноги, намереваясь выйти из зала заседаний Военного Совета.
Каледин всё это видел. И тут же обратился к Вязьмитинову:
– Василий Львович! Прошу Вас, подойдите ко мне. Сегодня Вы – самый главный участник предстоящего Военного Совета.
Вязьмитинов, в растерянности, подошёл к Каледину, прищёлкнул каблуками, да так, что на предельно высокой ноте зазвенели серебряные шпоры на его щегольских, хотя и изрядно потёртых от седла по внутренним сторонам, лаковых сапогах.
Но ни единого слова доклада выдавить из себя не смог. Так и смотрел, словно окаменев, на Каледина, и сглатывал тугой комок спазма. А тот душил его и мешал даже дышать.
Каледин обнял Вязьмитинова за плечи и повернулся к залу:
– Господа! Товарищи мои боевые! У меня особая радостная весть. Ещё Государевым указом, от 2 марта, полковнику Вязьмитинову присвоено высокое и заслуженное генеральское звание. Сердечно поздравляю Вас, Ваше Превосходительство, и позвольте вручить Вам эти знаки полководческой зрелости.
Каледин как-то закашлялся, неспешно вынул из кожаной папки пару генеральских погон, с витым вензелем «Н» и двумя золотыми звёздами по краю.
Долго держал их в руке, а когда справился с волнением, неспешно проговорил:
– Меня этими погонами сам Государь с генерал-майором поздравил.
Примите, Василий Львович, на добрую память. Полагаю, что это всего лишь очередная, заслуженная Вами ступенька. Будет жива Россия, мы ещё услышим о великих свершениях генерала Вязьмитинова.
А нет – все станем на одном краю, на остатнем.
«Ура!» генералу Вязьмитинову, господа, друзья мои боевые!
Зал дружно вскочил и все, до единого, а нижние чины – громче всех, прокричали, троекратно, «Ура!».
Но Каледин заметил, что общего подъёма и радости, воодушевления не разделял с участниками Военного Совета бравый вахмистр, полный Георгиевский кавалер Будённый.
Его знала вся армия и, конечно же, хорошо знал и Каледин, сам вручал два золотых креста Георгия I класса.
Каледин даже скупо улыбнулся – почтут за сумасшедшего, как это два золотых креста, если он вручался единожды и на всю жизнь.
Но в этом-то и был весь вопрос. За серьёзные прегрешения, за избиение чиновника высокого ранга в отпуске, вахмистр-герой был приговорён к смертной казни.
И он, командующий 8-й армией, сам возбудил ходатайство перед Государем, о замене наказания вахмистру, с учётом его выдающихся заслуг.
И царь утвердил ходатайство командующего, отменил вынесенный Будённому смертный приговор и лишил его заслуженной награды – золотого Георгиевского креста.
Через несколько месяцев он же, Каледин, вручил герою новый золотой крест за беспримерное мужество и отвагу, проявленные при захвате стратегически важного моста, который и предопределил успех армии в Луцкой операции.
Потребовалась личная встреча с Государем, горячая поддержка Главнокомандующего фронтом Брусилова.
И как же был счастлив Каледин, увенчивая, по достоинству, грудь бравого вахмистра, на которой благородно теснились три оставшиеся креста и четыре Георгиевские медали.
Сегодня Каледин отчётливо видел, что вахмистр не с ним.
И поднялся он, при чествовании Вязьмитинова, неохотно, и рта не открыл, когда весь зал провозглашал здравицу в его честь.
Каледин, когда зал угомонился, и обратился, напрямик, как он это делал всегда, к вахмистру с прямым вопросом:
– Что случилось, вахмистр? Я ведь чувствую, что ты – не с нами в этот час. Объяснись!
Будённый, на этот раз, вскочил, вытянулся в струнку, но доложил не спешно, угрюмо, не отводя своего тяжёлого взгляда от глаз Каледина:
– А я, Ваше Высокопревосходительство, за версту чую, как он, – и он при этом ожесточённо и зло посмотрел в сторону Вязьмитинова, – за людей нас не принимает.
Мы для него – хуже быдла. Конечно, рядом со мной сидит, по Вашей воле, а нос воротит. От меня же конюшней, да конским потом разит, а его Превосходительство – у меня от его духов и голова разболелась.
И уже предерзко:
– Позвольте, Ваше Высокопревосходительство, мне пересесть, а то и дышать невозможно.
И не дожидаясь позволения – пересел на свободное место в первом ряду, рядом с генералом Романовым, начальником тыла армии.
Тот нервно засопел носом, но ничего не сказал, а только отодвинулся от вахмистра, загремев стулом.
Каледин, против правил, зычно обратился к залу:
– Господа, мы не будем сейчас выяснять… э… отношений подобного рода.
Есть дела гораздо важнее. О судьбе Отечества нашего многострадального должны быть все наши мысли.
Каледин сжал зубы, даже желваки заходили по щекам.
– Господа! Прошу внимания. Мне, не буду лицемерить пред вами, очень неприятно, что даже здесь, в этом зале, где собраны лучшие люди армии, разгораются непримиримые страсти.
Так они сегодня и разрывают на куски нашу Великую Отчизну.
И возвысив свой голос, стал говорить дальше, тяжело проворочавивая в своей душе каждое слово, словно бросая камни в чёрную и неспокойную воду:
– Сегодня нам всем – не до сантиментов. Будем говорить прямо и честно, так как слишком велика цена каждого слова. Тем более, слово вашего командующего, который не привык ими сорить и был всегда пред вами простодушен и искренен.
Друзья мои боевые! Я не идеализирую правление Николая II. Слаб волей и … разумом оказался наш Государь.
Ежели бы он думал об исторической ответственности за судьбу Отечества – он бы никогда не отрёкся от престола.
– Что ему надлежало сделать, но история даже по воле монархов не поворачивается вспять, так это никогда, ни при каких обстоятельствах, не брать на себя всю полноту ответственности за руководство войсками.
Никогда прежде, за исключением Петра I, русский царь не вступал в непосредственное руководство войсками.
И это правильно, так как на деятельность армии монарх должен смотреть как бы со стороны, подмечая малейшие изъяны и упущения в постановке военного дела, а во-вторых, армией не может руководить дилетант, так как слишком велика плата за любую неудачу и ошибку. Она выражается в бесцельно пролитой крови и утрате тысяч и тысяч, а за эту войну – и миллионов человеческих жизней.
