Но разве властен человек в своей судьбе и своём выборе?
В дни его приезда на Дон там начал работу Великий Войсковой Круг.
И как только дошёл вопрос до выборов Атамана Всевеликого Войска Донского, фронтовики дружно выкрикнули:
– Нет, не надо нам пришлых!
– Даёшь Алексея Максимовича Каледина!
– Любо, Его Высокопревосходительству – генералу от кавалерии Алексею Максимовичу Каледину!
– Принимай, Алексей Максимович, Атаманский пернач!
Каледин понял, что противиться воле людей он не может. Более того, у него возникло твёрдое убеждение, что он сможет их защитить и спасти от невзгод и грядущих бед.
Поэтому он принял на себя многотрудные обязанности Атамана и стал первым, после отмены выборности атаманов Петром I, всенародно избранным вождём казачества всего Тихого Дона.
***
Здесь же, на родном Дону, произошли его последние встречи с Алексеевым, Деникиным, Корниловым и Красновым.
Никакого облегчения его душе эти встречи не принесли.
Каледин даже содрогнулся, как только увидел возле Алексеева иностранцев – англичан и французов. Сразу же понял, что ни за какую Великую, Единую и Неделимую Россию эти отщепенцы и предатели земли русской – бороться не будут. Для них было гораздо важнее удовлетворение личного честолюбия и неуёмного желания неограниченной власти.
Алексеев – обрюзгший, страшный, давно не бритый, – болезнь съедала его прямо на ногах, даже с досадой поморщился, увидев Каледина впервые. А тот не стал отступать и делать вид, что ничто их не разделяет, и якобы никаких противоречий между ними не осталось.
Каледин подчёркнуто аккуратно поднёс правую руку под козырёк своей фуражки:
– Здравия желаю, Михаил Алексеевич! Вот и свидеться пришлось, Бог дал.
Но руки, при этом, ни один, ни второй так и не спешили протянуть друг другу.
– Многое недосказанным, – продолжил Каледин, – осталось, Ваше Высокопревосходительство.
– А стоит ли, Алексей Максимович, – устало, но уже совершенно спокойно, обречённо даже, – ответил Алексеев
– Полагаю, что стоит, Михаил Алексеевич! А то ведь и расстанемся… навек, не объяснившись.
Алексеев, словно и не слушал его, заговорил о своём:
– Вот, армию создаю. Деникин с Корниловым настояли, чтобы она носила моё имя – Алексеевская.
Каледин жёлчно рассмеялся:
– Ваше Высокопревосходительство! Откройте же глаза! Посмотрите на события здраво. О какой Вы армии говорите, если здесь, в Новочеркасске и в Ростове, пивнушек и ресторанов – увеличилось в десятки раз, в которых сутками и сидят Ваши… э… «спасители Отечества».
Что-то я не видел их против Красной гвардии, которая весь Дон берёт в клещи. А в ресторанах, пьяных дебошах, разбоях, которых стало великое множество – везде офицеры-алексеевцы.
Зло сощурил свои глаза и выдохнул:
– Дождётесь Вы, Михаил Алексеевич, что казачки, сами, погонят Вас из Дона, навстречу красным. Вы хоть понимаете, кого под свои знамёна созываете?
Отребье, страшное отребье, которому никогда бы не доверили святого дела защиты Отечества – садисты, палачи, ловцы удач, безнравственные и ущербные отщепенцы – вот суть содержания Вашей армии.
Кого Вы, Михаил Алексеевич, чинами жалуете? И по какому праву? Вчерашний ротмистр – у Вас в генеральском чине.
Алексеев понял, что Каледин говорит о Дроздовском, отличившемся в страшных зверствах при подавлении выступлений шахтёров и которому он, сразу, минуя все очередные чины, присвоил звание генерал-майора.
– И разве он один у Вас такой? Вы породили целое племя безродных и страшных космополитов?
За Россию – без жертвенности, без святой идеи служения, бороться нельзя. И дело защиты Отечества должно вверяться только в чистые руки, и доверяться только ангельским душам.
Безнравственным и жестокосердным маньякам, садистам и палачам – дело защиты Отечества вверяться не может. Они должны быть от него отлучены.
У Алексеева даже голова стала подёргиваться. Он даже как-то закрылся руками от гневных слов Каледина.
А Каледин уже не мог остановиться:
– Вы, Ваше Высокопревосходительство, не забыли день, когда Ренненкампфа во главе фронта ставили?
А я ведь уже тогда говорил, что такого приспособленца и отступника, прямого изменника, предателя – не то, что во главе фронта можно было ставить, а надо было судить, сразу же после японской кампании, где он впервые предал Самсонова.
А потом идея предательства стала его сутью. И Вы это, Ваше Высокопревосходительство, знали. Знали всё прекрасно! Что именно Ренненкампф не выполнил Ваше, как начальника штаба Ставки, распоряжение и не пришёл на выручку армии Самсонова, который и сгинул в Мазурских болотах. На совести Ренненкампфа – кровь тысяч и тысяч русских солдат армии Самсонова.
А вы его – во главе фронта проставили. Что это, Михаил Алексеевич? Как говорил Милюков: «Это хуже, нежели преступление. Это – глупость!»
– Я бы Вас попросил… – ослабевшим голосом пытался возразить Алексеев.
– Нет уж, Ваше Высокопревосходительство, – прервал его Каледин, – выслушайте меня, хотя бы напоследок. Больше уже не представится. Чувствую, что расходятся наши стёжки-дорожки.
– Как же Вы, Михаил Алексеевич, смели, после того, что случилось с 20 армией Самсонова, и зная точно, что Ренненкампф повинен в этом лично, как не выполнивший Ваш именно приказ и не пришедший на выручку гибнущему войску, выдвигали его на фронт? Николай ведь, – впервые он так назвал Государя в разговоре, – по-моему, даже не знал Ренненкампфа и не мог его отличить от иных генералов зрительно.
Но вы-то знали ему цену, всё о нём знали. Разве так может поступать русский генерал? Патриот? Государственник?
Вы разве не знали, что с устранением монархии исчезает единственная, самая главная скрепа, удерживающая Россию в общих границах?
Я – не за Николая, личность ничтожную и Вам это известно даже лучше, нежели мне.
Я за то, что только монарх, единодержавной волей объединяющий народы России, способен встать над партиями, классами, пристрастиями господствующих кругов и повести народ к общей цели.
Вы же, отдавая власть в руки либералов и устраняя монарха из русской жизни, сразу же обращали государство в хаос, разброд, эгоизм, национальное противостояние.
То, что собиралось в России веками, многими государями, от Ивана Грозного, в одночасье было пущено по ветру, разорено и уничтожено.
Шутка ли, нынешняя Россия, по Вашей милости, вернулась в границы XIII столетия. Немец занял Украину, Белоруссию. Россия утратила Польшу, Финляндию, фактически потеряла контроль над Средней Азией и Дальним Востоком.
Этого Вы добивались, Ваше Высокопревосходительство? Так заплатила Россия за Ваше отступничество от Государя?
Алексеев в ответ не мог сказать ни слова. И только его голова, безвольно, опускалась всё ниже и ниже к столу.
Давно не бритое лицо его стало землисто-серым. Только лоб – багрово-красный, говорил о том, что он близок к апоплексическому удару.
Но Каледин был неумолим:
– Да, Ваше Высокопревосходительство, горькое прозрение наступит и у Вас. Но что значат Ваши страдания, когда закатывается судьба всей империи?
– За какие идеалы Вы боретесь сейчас? Можно ли верить в то, что Вам дорога судьба России, если вы её распяли, пустили на постыдный промысел перед… этими, – и он указал на окно, где подле памятника Ермаку – весело и безмятежно гоготали французы, англичане, неведомо откуда взявшиеся испанцы, какие-то восточные царьки и князья.
– Никто, никогда – из них, не дадут России восстановиться в прежних границах. Никому она не нужна Великой, Единой и Неделимой.
На неё только и смотрят, как на сырьевую кладовую мира. На источник природных ресурсов и необозримых пространств.
И Вы, Михаил Алексеевич, всё это ведь знаете. И знали уже тогда, когда отстраняли Государя от власти. Что вело Вас по этому пути? В Верховные правители России вознамерились, Михаил Алексеевич, на белом коне?
И он засмеялся, жёлчно и громко, хоть как-то облегчая свою душу.
