Разумеется, участь афганских борцов за свободу была трагичной, но, по правде говоря, стратеги ЦРУ видели светлую сторону в ужасающих сообщениях о разрушении деревень и потоке беженцев, устремившемся через границу в Пакистан. Пока эти «солдаты свободы», как их назвал Картер, продолжали сражаться, а советские войска продолжали убивать и мучить их, это было беспрецедентным пропагандистским подарком для Соединенных Штатов. Еще никогда ЦРУ не получало столь мощного инструмента для очернения СССР во всем мире. Сотрудники Агентства начали публиковать душераздирающие статьи в зарубежных газетах и журналах, заказывать научные труды и академические исследования. По сути дела, в этом не было необходимости, потому что все сообщения из зоны военных действий лили воду на ту же мельницу: бесстрашные люди, вооруженные лишь своей верой и любовью к свободе, гибли под пятой коммунистической сверхдержавы.
Интересно, что единственными, кто не видел в афганцах беспомощных жертв, были русские. Можно получить некоторое представление о том, как они страшились этих моджахедов, их методов борьбы, если познакомиться с историей, которую рассказывали каждой группе новобранцев, чтобы отбить у них всякую охоту сдаваться в плен. Говорят, это правдивая история, и, хотя подробности менялись с годами, в целом она звучит примерно следующим образом. Утром на второй день после вторжения советский часовой заметил пять джутовых мешков на краю взлетно-посадочной полосы авиабазы Баграм в окрестностях столицы. Сначала он не придал этому большого значения, но потом ткнул стволом автомата в ближайший мешок и увидел выступившую кровь. Были вызваны эксперты по взрывотехнике, проверившие мешки на наличие мин-ловушек. Но они обнаружили нечто гораздо более ужасное. В каждом мешке находился молодой советский солдат, завернутый в собственную содранную кожу. Насколько смогла определить медицинская экспертиза, эти люди умерли особенно мучительной смертью: их кожа была надрезана на животе, а потом натянута вверх и завязана над головой.
Это было послание от афганцев в стиле старинного предупреждения, которое знаменитый афганский вождь дал командующему британскими войсками в 1842 году. Старого воина привели к британскому генералу, который начал диктовать ему свои условия. Но прежде чем он закончил, афганец стал насмехаться над ним.
— Почему ты смеешься? — спросил генерал.
— Потому что вижу, как просто тебе было доставить сюда свои войска. Но я не понимаю, как ты собираешься вывести их обратно.
Сто тридцать восемь лет спустя, в эти первые месяцы 1980 года, муллы огласили новый призыв к джихаду — священной войне. Эта кампания была непохожа на вялотекущую операцию ЦРУ с «контрас», когда богатые никарагуанцы бежали в Майами, а крестьянам из приграничных районов платили деньги, чтобы они взялись за оружие. В Афганистане вся исламская нация ответила на призыв к войне. Через месяц после вторжения даже в столице муллы и лидеры мятежников решили показать русским, что они признают лишь одну «сверхдержаву».
На закате старейшина в тюрбане первым издавал клич «Аллах Акбар» («Бог Велик»). С крыш доносились отклики, и вскоре воздух гремел от голосов сотен тысяч правоверных, распевавших клич джихада: «Аллах Акбар, Аллах Акбар!»
Советский репортер Геннадий Бочаров, живший в гостинице «Кабул», испытывал доселе неведомый ужас. На улицах и на крышах домов мужчины в тюрбанах и женщины в чадрах добавляли к главной молитве: «Марг, марг, марг бар шурави!» («Смерть, смерть, смерть советским!») Однажды Бочаров оказался у себя в номере с группой советских дипломатов и комендантом Кабула. Впоследствии он писал о своем потрясении, когда они обнаружили, что телефонные линии перерезаны и единственный внешний звук — это зловещее песнопение на улице. «Каждый из нас знал, что фанатики не торопятся, когда убивают нас, — вспоминает он. — Мы знали, что сначала они начинают резать руки ножами, потом отсекают уши, пальцы и половые органы и, наконец, вырывают глаза».
Им стало еще страшнее, когда выяснилось, что у них только одна граната, которой не хватит, чтобы убить всех, пока не ворвутся афганцы с ножами. «Я непроизвольно вздрагивал и трясся как осиновый лист, — говорил он. — Мы слышали крики поблизости, чуяли дым от костров и молились о мгновенной смерти». Но прежде чем журналист и его друзья встретились с этим призраком, рота советских парашютистов прибыла им на помощь. К утру заметно протрезвевшая Советская армия вернула контроль над городом, но «ночь песнопений» стала для афганцев чем-то вроде кровной клятвы: теперь они были вместе до самого конца.
В следующие месяцы афганцы пострадали от таких же жестокостей, которые спустя годы потрясли мир, когда сербы приступили к этническим чисткам. Советские танки и самолеты сравнивали с землей деревни, заподозренные в пособничестве моджахедам. Вскоре миллионы жителей страны — мужчины, женщины и дети — бежали за границу в поисках убежища в Пакистане и Иране.
В первые месяцы войны, когда мировая пресса уже начала отворачиваться от печальных событий в Афганистане, Дэн Рэзер совершил драматический переход через границу. Он решил проверить сообщения о том, что ЦРУ уже вооружает моджахедов. Как и большинство обычных людей, Рэзер исходил из предположения, что если ЦРУ взялось за дело, то это серьезно. Он переоделся моджахедом, и забавный вид известного ведущего, одетого как афганец, в его репортаже под названием «60 минут» побудил Тома Шейлса из «Вашингтон пост» окрестить его «Ганга Дэном». [2] Сатирический отчет о его вылазке в опасную зону боевых действий отвлек внимание от неожиданного и точного вывода Рэзера: поддержка афганцев со стороны ЦРУ была почти бессмысленной. Моджахеды противостояли советским танкам и боевым вертолетам с ружьями времен Первой мировой войны и скудными боеприпасами.
Чарли Уилсон был поражен репортажем Рэзера. Он восхищался мужеством техасца, который рискнул своей жизнью ради скандального разоблачения. Президент США снова не выдержал испытания временем. Принимая во внимание несбыточные надежды на полноценную помощь со стороны Америки, будущее афганских борцов за свободу представлялось в самых мрачных тонах.
Именно в этот момент отчаяния для моджахедов, в начале лета 1980 года, Уилсон вышел из зала заседаний Конгресса в Ораторский холл — роскошное помещение, обшитое дубовыми панелями, которое тянется по всей длине этажа. Телетайп, стоявший в дальнем конце комнаты, извергал сообщения от АР, UPI, Reuters и других информационных агентств. Уилсон был фанатом новостей, поэтому он сразу же уселся возле аппарата и стал читать статью, посланную из Кабула.
В статье говорилось о сотнях тысяч беженцев, спешивших покинуть страну, пока советские штурмовые вертолеты сравнивали с землей целые деревни, косили скот и убивали всех, кто укрывал повстанцев. Но Уилсон обратил внимание на вывод репортера о том, что афганцы не собираются сдаваться. Глухой ночью они резали русских ножами, били по голове камнями и лопатами, стреляли из пистолетов. Несмотря ни на что, мятеж против Советской армии расширялся.
Читая статью, Уилсон поймал себя на том, что думает о форте Аламо [3] и о послании, оставленном Трэвисом для техасцев перед атакой генерала Санта-Анны: «Противник потребовал капитуляции. Я ответил на это требование пушечным выстрелом. Я никогда не отступлю и не сдамся в плен».
Техасский конгрессмен впервые попал в Аламо в возрасте шести лет. С тех пор он неоднократно бывал там, и каждый раз едва мог удержаться от слез. Большинство американцев не могут понять, что значит форт Аламо для уроженцев Техаса. Это все равно что Масада для израильтян. Для них это воплощение всего, что значит быть мужчиной, что значит быть техасцем и патриотом. Джим Боуи, Дэвид Крокетт и все, кто в тот день оставался вместе с Трэвисом, заплатили самую высокую цену, но они выиграли время для Сэма Хьюстона, который мобилизовал техасскую армию, разгромившую Санта-Анну. Вот что сделали храбрые мужчины: они выиграли время для других, которые смогли довести дело до конца.
