бы сделать успешную карьеру в профсоюзах и получить место в рейхстаге, Кох никем не мог стать вне пределов Германии, кроме финансового и политического шарлатана. Только в атмосфере псевдореволюции (это была настоящая революция — националистическая, под лозунгами реванша. —
Ред.), которая превалировала в Германии с 1931 г., смог Кох достичь реальной власти.
Сын работника, занимавшегося обжариванием кофейных зерен Kornkaffee, этого отвратительного синтетического продукта, Кох родился в Эльберфельде (сейчас Вупперталь) в 1896 г. (Вупперталь был образован в 1929 г. путем слияния двух старых промышленных городов — Бремена и Эльберфельда. — Ред.) Он утверждал, что был обращен в «революционный социализм» в возрасте двадцати лет своим товарищем — солдатом, служившим с ним в окопах на русском фронте. Но первый флирт Коха с левыми, вероятно, оказался коротким, потому что в 1921 г. он уже служит в Силезии в пресловутой «Фрайкопс Россбах» — шовинистической и антикоммунистической ассоциации. В том же году Кох вступает в еще «младенческую» нацистскую партию, став ее девяностым членом. В 1923 г. Кох оказывается замешанным в саботажную деятельность против французов в Руре. В мае он фигурирует в качестве одного из тех, кто нес крышку гроба на похоронах друга — саботажника и члена корпуса «Россбах». Это был так называемый «ранний» нацистский мученик — Лео Шлагетер. Когда в Руре закончился оккупационный кризис, энергия Коха была направлена на более конкретную нацистскую деятельность, которая впервые привела его к близкому контакту с Гитлером. В 1926 г. из-за этой партийной деятельности Кох лишился средств к существованию, потеряв работу кассира на государственных железных дорогах. Гитлеру пришлось помогать ему, но Кох уже тогда был трудным субъектом. Его втянули в радикальную фракцию в нацистской партии — в ту фракцию, что в 1924 г. основали братья Грегор и Отто Штрассер во время пребывания Гитлера в крепости Ландсберг. В 1926 г. фракция Штрассера потерпела серьезное поражение, когда Геббельс, наибольший демагог из ее членов, вдруг был обращен в веру новой политики Гитлера, нацеленной на заманивание богатых промышленников. По этому поводу Кох написал статью в газете Грегора Штрассера («Берлинская рабочая газета») под названием «Некоторые результаты смешанного расового размножения». В иносказательной форме колченогий Геббельс сравнивается в ней с колченогим Ричардом III, а еще ближе по смыслу — с колченогим Талейраном, который предал и революцию, и Наполеона. До своих самых последних минут пребывания в рейхсканцелярии Геббельс не простил Эриха Коха.
Какое-то время Кох помогал Грегору Штрассеру вести дела в некотором роде соперничающей партийной канцелярии, известной как «Гау Рур», из которой Гитлер в конце концов извлек Коха в октябре 1928 г., сделав его партийным организатором или гаулейтером удаленной Восточной Пруссии. В течение последующих лет Гитлер придумал более выгодное толкование ссылки Коха. Он назначил Коха в Восточную Пруссию для того, чтобы быть уверенным, что крупные юнкеры-собственники не смогут использовать партию в своих целях. Кох в действительности баловался социалистическими схемами распределения земель через свой «Фонд Эриха Коха», но самым крупным его успехом в Восточной Пруссии стало его собственное превращение в некоего рода абсолютного монарха, неподвластного партийной дисциплине.
Выбор Восточной Пруссии для Эриха Коха значил даже больше. Это сделало его очевидным кандидатом на управление сатрапиями завоеванного Востока. Столицей Коха был Кенигсберг, этот безмятежный процветающий город, где Кант прожил восемьдесят лет, ни разу не покидая города, и где были срублены тополя для того, чтобы дать ему возможность наслаждаться вечерним видом средневековой башни. Но у пассажира самолета возникает впечатление, которого не найти в эссе Де Куинси. Как только пролетаешь скопление крыш из красной черепицы, перед самолетом возникает пугающее зрелище царства первобытных лесов, болот и озер, которые, кажется, беспрерывно тянутся до самой Москвы. Ситуация в Кенигсберге перед Второй мировой войной напоминала ту, в которой находился какой-нибудь город Среднего Запада в начале XIX в., за стенами которого на 2 тыс. миль бродили краснокожие индейцы да бизоны. И если бы сохранилось положение Кенигсберга со времен Канта, то оно усугубилось бы мирными договорами 1919 г. Ибо Восточную Пруссию договоры в Версале сделали островом, отделенным от рейха Польским коридором. Ее раздраженные жители поддерживали любую партию, которая ставила своей целью пересмотр этих мирных договоров. Нелепый страх и ненависть к славянам были прирожденной чертой этого университетского города, ощущением цветной полосы на твоей одежде и апартеида, которые в прежней истории не играли никакой роли. Руководство гау этой крупной отдаленной немецкой общины стало ключевым постом в нацистской иерархии, сравнимым с руководством немцами в вольном городе Данциге.
В этом отношении и Кох, и Грайзер были предназначены судьбой для будущего дранг нах остен (натиск на Восток. — Пер.), для которого, когда пришло время, они поставили целый штат фанатичных расистов. С 1945 г. Кенигсбергу пришлось за это заплатить еще более дорогой ценой, чем Данцигу. Теперь Кенигсберг — советский город по имени Калининград. Говорят, что его заселили русскими, которых перевезли из глубины Советского Союза, и даже если сейчас остается немного немецких коммунистов в этом депрессивном месте, то они уж наверняка здесь не считаются за Herrenvolk (раса господ. — Пер.).
В Кенигсберге Кох пытался утвердиться в качестве местного правительственного диктатора. Он скандалил со всеми, начиная с Браухича, командующего военным районом, до Бах-Зелевски, регионального начальника СС и полиции. И тем не менее поддержка Коха со стороны Гитлера не знала перебоев. Кох обладал особыми достоинствами. Как это излагал Гизевиус, «Кох при каждой беседе сообщал фюреру что-то новое, что-то экстравагантное, из ряда вон выходящее и впечатляющее». Среди открытий Коха числился один алхимик, который делал золото, — шанс приобрести бриллианты негуса Эфиопии и дружественного, безгранично богатого махараджи — это шаблонные уловки шарлатана XVIII или начала XIX в., но уж не его преемника в ХХ в. В октябре 1958 г., когда Эрих Кох, теперь осунувшаяся, изнуренная развалина, предстал перед лицом варшавских судей, на нем все еще оставался слабый показной блеск этого сумасбродства прошлого. Это высветилось, когда Кох заявил, что, как истинный социалист, он сражался с британской монополией на мыло и маргарин в Германии 1930-х гг. Его экстрадировали британцы в 1950 г., потому что не могли простить ему прошлые преступления.
В те дни Геринг был самым активным сторонником Коха, потому что тот всегда предлагал сомнительные сделки для «управления четырехлетним планом».
Кох сделал так, что его полюбили как респектабельные личности, так и тупоголовые. Один из высших командиров СС Бах-Зелевски утверждал в своих показаниях на Нюрнбергском процессе, что вышел из зала во время празднования Ostmesse в Кенигсберге в 1935 г., когда директор Рейхсбанка знаменитый Ялмар Шахт начал петь дифирамбы гаулейтеру, которого он, Бах-Зелевски, попытался уволить за коррупцию. Но со
