к недооценке чисто физических (природных) проблем, которые обрекли немцев на неудачу. Они утверждают, что удивительный приход в себя Красной армии в зимы 1941/42 и 1942/43 гг. не был результатом этих физических напастей, а возник благодаря патриотизму советского народа, особенно той его части, которая была поглощена немецкими завоеваниями. С немецкой стороны наблюдается предрасположенность, о которой я говорил во введении, рассматривать партизанскую войну так, как будто это был продукт грубости и невежества оккупационных методов Гитлера; тенденция рассматривать это как дополнительную и необязательную опасность, которой можно было бы избежать, если бы было уделено должное внимание антикоммунистической склонности русского народа. Таков был тезис гитлеровских чиновников-диссидентов вроде Шенкендорфа и Брайтигама, которые часто писали докладные записки, связывая вспышки партизанской активности с той или иной кампанией «охоты за рабами» или по сбору зерна.
Связь, конечно, неоспорима. Но даже если бы германская оккупация являлась монументом либерального поведения, все равно партизанская война была бы, и она возрастала бы по жестокости по мере того, как немецкие перспективы победы таяли. Физическая суть этой территории войны — потому что фронтом партизанское движение вряд ли можно называть — сделала войну позади немецких рубежей неизбежной. И сосредоточение партизанских баз не было ни в какой мере связано с теми территориями, где немецкое правление было наихудшим. В равнинной, лишенной лесов Южной и Восточной Украине, где население должно было бы больше всего жаловаться на облавы на «рабов» и на конфискации, партизанское движение добивалось очень малых результатов вплоть до германского отступления в конце 1943 г. С другой стороны, партизаны были сильнее всего в диких, малонаселенных районах, которые немцы вообще по-настоящему никогда не оккупировали. Партизанская война, разлетаясь из свободных от оккупантов районов, процветала повсюду на злоупотреблениях немецкого правления, но в основном это был продукт анархии, которая воцарилась после того, как ушел слишком детальный и сложно устроенный советский государственный аппарат. Петер Клейст утверждает, что однажды сказал Мартину Борману в лицо, как мало тот понимает «недочеловека». У русских людей за плечами — великолепная традиция бунта. Они — наследники Стеньки Разина, Мазепы и Пугачева. В этом смысле похвальба Клейста, что первые партизаны были антисталинцами, не является притянутой за уши. Там, где были нерусские традиции самоуправления, как в Эстонии, партизаны начали действовать только в самом конце войны. Здесь население до самого конца надеялось на восстановление германцами полного самоуправления.
Партизанская война прежде всего ассоциируется с Белоруссией и тыловыми районами за линией фронта группы армий «Центр». Здесь в июле 1943 г. партизанское движение, быть может, оказалось решающим фактором в срыве последней немецкой попытки предпринять генеральное наступление. (Преувеличение, хотя партизаны и сыграли свою роль. Германская группировка, наступавшая на северном участке Курской дуги, была слабее южной группировки и была успешно отражена. — Ред.) «Может быть», скорее чем «было», потому что среди германских военных историков, в отличие от авторов анализа политических событий, партизаны никогда не считались решающим фактором, а рассматривались самое большее как неизбежное неудобство. В июле 1943 г. ситуация на участке фронта группы армий «Центр» была не менее невероятной. Партизаны обладали мощью нескольких дивизий и во многих случаях снаряжением и профессиональным командованием первоклассных войск. Кроме того, в каждом, даже маленьком городе была своя подпольная партизанская группа, которая создавалась бывшими партийными работниками в подполье, подпольное диверсионное движение. А партизанские отряды перемещались почти в открытую и контролировали свою собственную территорию.
Боевая авиация, существующая в тылу вражеского фронта, — феномен, который во Второй мировой войне не ограничивался только русским фронтом, но скорее Россия более, нежели Бирма или Балканы, была ее классической почвой. Советское Верховное главнокомандование поддерживало тесные контакты с любого рода партизанскими группами. Это могла быть горстка молодых людей, которые ушли в леса, чтобы не попасть в списки для депортации на работы в Германии, или группа отборных воздушных десантников регулярной армии. Отряд мог вооружиться самодельными бутылками с зажигательной смесью или мог иметь аэродром, радиостанцию и даже пушки и танки. Партизанский отряд мог включать в себя выдающихся местных деятелей, которые создавали местные органы власти, иногда провозглашая себя правомочной частью Советского Союза. Партизанский командир может, как это было в случае знаменитого Сидора Ковпака, повести за собой вырастающий до огромных размеров отряд в поход длиной свыше тысячи километров по оккупированной немцами территории. (Партизанские соединения С. А. Ковпака за 26 месяцев борьбы прошли с боями по тылам врага более 10 тыс. км через территорию 18 областей Украины, Белоруссии и РСФСР, истребив тысячи немцев и их пособников, пустив под откос 62 эшелона, взорвав 256 мостов, уничтожив 96 складов, 500 автомашин, 20 танков и бронемашин. — Ред.)
Далеко не отличаясь лояльностью к правящей партии, партизанские движения, как правило, процветали там, где население всегда противостояло любой власти, в местах, где уйти в леса было старой установившейся традицией и естественным ответом на несправедливые условия существования. Импульсы Робин Гуда и страстного коммуниста совсем не были идентичными явлениями. В лесах к югу от Брянска, в одном из самых худших партизанских районов, живописная привычка грабить экспрессы Москва — Киев уходила корнями еще в царские времена. В таких местах советское Верховное главнокомандование использовало скорее народную любовь к бандитизму, чем какую-либо привязанность к коммунизму (как правило, во главе отрядов находились партийные, хозяйственные и советские руководители. А также переброшенные из-за линии фронта профессионалы и офицеры-окруженцы. — Ред.). С этой формой партизанской борьбы к оседлому городскому жителю симпатии не проявлялись. И все-таки многие небольшие поселения были в германской оккупационной зоне немцами уступлены партизанам, потому что жителям леса было легче оккупировать их, чем для немцев — защищать. Между насилием и грабежами обоих оккупантов было мало разницы. (Автор снова сочиняет, путая карательные акции партизан против пособников оккупантов с оккупационным режимом. — Ред.)
Это была поистине необычная война. На немецкой стороне меньшее число германских солдат удерживало фронт, более чем в два раза превышающий по длине русский фронт, каким он был в Первую мировую войну, когда разведчики противника не могли пересечь вражеский фронт, не пробравшись через окопы и колючую проволоку или не выдав свое присутствие вражеским часовым. Часто фронт был воображаемой линией вроде экватора (автор преувеличивает. В основном фронт был сплошным. — Ред.). Были такие времена зимой, когда немцы не могли держать войска на открытом воздухе, когда передовые позиции состояли из деревянных вагончиков или изб, многие располагались через километры друг от друга, в которых солдаты безнадежно скапливались вместе, чтобы не замерзнуть до смерти. Были времена, когда захваченную деревню занимать было нельзя, потому что отступающий враг разнес печи на куски.
Почему же тогда
