Герман Романов - Лондон должен быть разрушен. Русский десант в Англию

Петербург,

17 марта 1804 года

— Я недавно прочитал ваши стихотворения, поручик. Талант у вас, Денис Васильевич, огромный, признаю охотно!

Петр с хорошо скрытой усмешкой посмотрел на невысокого юношу в расшитом гусарском ментике, что навытяжку застыл перед ним. Да что там — маленького роста, самую чуточку кривоногий, с черной кучерявой гривой густых волос. Взгляд дерзкий, отнюдь не испуганный — как-то не испытывает молодежь ныне трепета перед императором, не то что в былые времена.

— Осмелюсь спросить, ваше величество, какие мои стихи вам пришлись по сердцу?

— Дерзок, дерзок… — усмехнулся Петр, покачав головой.

— Так я гусар вашего величества, государь!

Поручик чуть выпятил широкую грудь, отнюдь не аристократическую, продолжая «поедать», как велит устав, монарха взглядом, вот только в его карих глазах запрыгали веселые бесенята.

— Ваши басни, поручик, просто замечательные, в точку попали. — Петр улыбнулся самыми краешками блеклых губ и с наигранным пафосом продекламировал: — «И может, как же быть, твое величество о камень расшибить!» И про «пешки» здорово сказано. Вам принадлежит эта басня, милейший Денис Васильевич?

— Да, ваше императорское величество! «Голова и ноги»! — Поручик говорил решительно, но в его глазах Петр впервые уловил смятение. — Только в тексте у меня было написано «высочество», на «величество» его изменяют переписчики. А «шашки» на «пешки»!

— Ну и правильно, что изменяют, басня никак не должна быть приглажена. Тогда она разит беспощадно своей критикой. Как острая сталь клинка! Этим характерно другое ваше произведение — про некого тирана, в котором легко угадать меня. Хотя название и спряталось под стыдливое «Зеркало». Эпилог в ней просто замечательный! «Велел в Сибирь сослать, чтоб эта быль на правду походила!»

Петр с наигранным смехом посмотрел на поэта — тот, насупившись как сыч, молчал, переминаясь с ноги на ногу.

— Мне интересно, Денис Васильевич, это какого мудреца, наделенного столь выдающимися государственными способностями, я повелел сослать на каторгу?! Государственного секретаря Михаила Андреевича Сперанского тоже прямо-таки разбирает любопытство — он готов взять сего выдающегося мужа на службу немедленно! Вы только откройте нам его имя, милейший поручик!

Гусар закряхтел, отвел глаза в сторону, его лицо приняло крайне смущенное выражение. Петр с отеческой усмешкой, в которой спряталась малая толика злорадства, молча наблюдал за молодым офицером: «А что же ты хотел, сукин сын? Сочинил два пасквиля, гоголем расхаживал три дня по столице, купаясь в лучах славы, полученной или от недоумков, гордящихся своим пресловутым фрондерством, или от законченных мерзавцев, польстившихся на презренный металл. А тут тебе славы, парень, не будет! Я на тебя ушат воды вылью! Честно сказать, устроил бы хорошую порку, да нельзя, как ни крути, талант у тебя изрядный. Таких, как ты, поберечь стоит, не столь у нас много хороших поэтов, чтобы всех дерзких остракизму предавать!»

— Ваше величество! Я не имел в виду вас, государь! Мудрец — это собирательный образ, который относится ко многим странам. Взять того же Томаса Мора…

— Вы мне налима за корягу не заводите, поручик! Откуда в Англии Сибирь, скажите на милость?!

— Так это тоже нарицательное имя, ваше величество, просто Сибирь для рифмы лучше подходила…

— Угу! — буркнул Петр и с пафосом произнес: — Ради красного словца не пожалею и отца! Так, что ли, поручик?

— Ваше императорское величество, творчество имеет неведомые пути…

— Ой ли?! Сомневаюсь в том я, милейший! Решили в революционера поиграть? Как же, суровенек батюшка-государь, дворянство свое верное изобидел, крепостных у них отобрал! Не дает недорослям девок крестьянских портить на сеновалах да в поместьях штаны просиживать?! Службы от них еще требует, да под пулями!

— Государь, ни мой род, ни я никогда не отказывались от долга перед Отечеством и всегда верно служили вашему величеству!

Поручик побагровел, с самым оскорбленным видом посмотрел на Петра. Правая рука гусара непроизвольно дернулась к рукояти сабли, но пальцы тут же одернулись. Сдержал порыв офицер, ибо в противном случае в этом движении можно было усмотреть намек на цареубийство.

— Это сейчас, поручик, в нынешнее время. А сорок лет тому назад ваш дедушка, царство ему небесное, такие вещицы вытворял со своими крепостными, особо с девками…

Петр злорадно улыбнулся, глядя на сконфуженное лицо гусара, по которому расплылись стыдливым румянцем пятна, и с улыбкой на губах закончил, но жестким голосом:

— Хотя его чудачества можно счесть довольно невинной забавой, особенно на фоне деяний Салтычихи, что умертвила больше сотни дворовых девок и мужиков. Или иных аристократов, что с пистолетами в руках выходили на «охоту» в загоны, где вместо дичи бегали мужики и бабы! Ах, как хорошо они над рабами своими куражились! Многие из этих образованных дворян кресты на шее носили, в церковь ходили, а души православные самым злодейским образом губили. Крепостных за людей не держали, хуже, чем с рабами, обращались!

— Государь, я противник рабства, и поверьте, ваше величество, такие ироды осуждаемы всем дворянством!

— Охотно верю, Денис Васильевич. Потому я до сих пор на престоле, что дворянство, по большому счету, отказалось от рабства. Скажу более того — оно просто не успело привыкнуть к своему положению, ибо вслед за манифестом о вольности последовало и освобождение крестьян. Хотя потребовалось сорок лет, чтобы изжить рабство окончательно. И вот тут ваши стихи, Денис Васильевич, в которых вы выступили рупором части, да-да, именно части, не спорьте, дворянства. Отбросим всякие экивоки в сторону! Скажите мне прямо, поручик — чем вы недовольны и в чем вы меня обвиняете? Говорите честно. Даю вам слово, что этот разговор останется между нами и последствий для вашей службы не будет.

Гусар побледнел, щека непроизвольно дернулась, он медленно выдохнул из себя воздух, будто купальщик, собирающийся прыгать в ледяную воду. Хотя такое сравнение не совсем подходящее — поэт больше напоминал солдата, собирающегося бежать в атаку из спасительного окопа прямиком под смертоносные пулеметные очереди.