Дмитрий Ясный - Вернувшийся к рассвету

«Нас утро встречает прохладой…… Почему ты, красивая, мне так и не рада…. То есть не мне…. А громкому пенью гудка…».

Так, стоп, это из другой оперы, тьфу, то есть песни. Кудрявая там, а не красивая и гудок поёт весело, а не громко. Но это всё мелкие частности. Меня гораздо больше волнует сегодняшнее утро. Моё личное утро, по всем приметам и данным мне в безвозмездное пользование ощущениям какое-то необычное, из бесчисленного ряда предыдущих моих ранних подъёмов выдающееся и начинающееся довольно нестандартно. Странное, природу его, утро. Не слышен привычный и поэтому, никогда мною не замечаемый, шорох раздвигаемых жалюзи. Неожиданно и вдруг пропал назойливый гул кондиционера, тоже ставший для моего слуха естественным фоном, и отсутствует бессмысленное ритмично-мелодичное повизгивание давно исчезнувшей и превратившейся в прах рок-поп-рэп «дивы» из колонок на потолке. Классика, мля. Вот кто бы мог подобное предположить или подумать? Ладно, черт с ними, не мне судить, но вот где всё? Куда вдруг делось?

Куда исчезли, куда в одночасье сгинули вдруг все привычные для меня звуки, шорохи, жужжания? Что за неведомый катаклизм дерзнул изменить столь кардинально привычное начало дня? Кто посмел? Перестали меня бояться или стало скучно, и решили побезобразничать немного? И почему не включается настенная панель визора и на мои уши симпатичной дикторшей не вываливается очередная порция очень «важных» новостей из уголков мира? Почему, чёрт вас всех возьми, по-прежнему темно и утренний свет не слепит мои глаза, заставляя щуриться и недовольно отворачиваться в сторону? Кто или что лишило меня тех тривиальных до пошлости мелочей, что окружают нас каждую минуту каждого дня, что не замечаются никем и никогда, но при отсутствии чего становиться неуютно и тревожно? Хм, даже чуть страшно делается. И, чудится, что в темноте спальни по холодному полу всюду разбросаны острые иголки, злобно вожделеющие проткнуть кожу моих босых ступней. Всё это чушь, конечно, но вставать и идти проверять, что приключилось с моим уютным и надежным, как материковая платформа мирком, мне совершенно не хочется. Но надо.

Ладно, по плану мы вначале встаём и нащупываем уютные шлёпанцы поджимающимися от неожиданно появившегося сквозняка пальцами ног и вручную раздвигаем пластиковые полоски жалюзи, по пути хлопая ладонью по панели освещения. Да будет свет! Или не будет. Затем бредём по направлению в спорт-комнату — там нас ожидает пробежка по закольцованной резиновой дороге. Этакий ежедневный бег в никуда. То есть не ожидает — энергии то нет. Тогда я займусь натужным выбивание пыли из подвешенной к потолку груши трясущимися руками и, может быть, в процессе этой жалкой пародии на тренировку, наконец-то подадут электричество в моё комфортное жилище угрюмого отшельника, и всё вернётся на круги своя. Будем надеяться. Тем более, что ничего другого на ум пока и не приходит. И лишь назойливой зелёной мухой в голове жужжит и заставляет нервничать тревожная мыслишка, что при сбое в работе основной плазмостанции, должен бы был обязательно включиться в подвале дома аварийный генератор. Но эта навороченная железная бандура с пятью контурами защиты от всевозможных негативных влияний, с собственным процессором на трёх «камнях» и стоящая как эксклюзивный спортивный магнитокар, почему-то не включилась. И это значит, что перед утренней разминкой мне всё-таки придётся спуститься в тёмную бетонную пещеру, пощёлкать там, в чернильной темноте рубильником, и вслепую потыкать по сенсорным панелям в надежде на то, что у этого электронного чуда проснется его железная совесть, и оно заработает. Или позвонить охране, что будет гораздо проще и более эффективно. Обложить их громко и с чувством х…ми и заплевав пеной микрофон с чувством выполненного долга шмякнуть тайфон на стол, всё равно он противоударный. Телефон, в смысле. Фонарик лежит в ящике стола на кухне в компании ножей. Возьму один, побольше и поострее, просто так, на всякий случай. Пистолет слишком для меня сегодняшнего тяжел, ну и не вижу всё равно ничего. Да, там же я и эту помесь телефона с компьютером вчера бросил, ну и поворачиваемся тогда на левый бок и пошагали-поползли древняя развалина. Босиком по холодному полу и без любимых уютных тапочек. На ощупь, вслепую, вытянув перед собой руки с растопыренными пальцами. С моей стремительно прогрессирующей катарактой не стоит и пытаться, хоть что-то разглядеть в темноте. Всё равно в глазах будет лишь полный мрак и непроглядная тьма.

Оставшиеся господа академики с профессорами пилюльных наук только руками разводят: «Довольно необычное и весьма странное, г-хм, да, странное, излишне быстро прогрессирующее развитие болезни. Тем более после, ну вы понимаете, Серого финала, это очень странно. Скажем вам правду — очень и очень негативные прогнозируемые симптомы. Да-да, конечно же, мы всенепременно ещё и ещё раз соберём консилиум. Ну, что вы, что вы, это ведь тоже в наших интересах…. Мы не сомневаемся — повторная операция однозначно увеличит ваши шансы на выздоровление. Да, я уверен в своих словах. И коллеги тоже уверены».

Бла-бла-бла, платите золотом, лейте бесценное топливо, приезжайте, только обязательно с охраной, на повторные осмотры и консультации, сдавайте бесчисленные анализы и ещё раз анализы. Крови, мочи, прочей вонючей дурноты и может быть, может быть….

Надоели! Только средства тянут, волки в белом, а толку никакого! Ноль. Зеро. Смысла не вижу. И ещё — мне всё надоело. До отупения и безразличия. Надоели постоянная, заставляющая жалобно скулить боль в суставах и не проходящий, не развеивающийся никак серый туман в глазах. Достали ржавые, гнутые винтом, штыри под рёбрами, что мешают сокращаться моей истрепанной стрессами, бесчисленными нервными срывами и выматывающими гонками, именуемыми сексом, сердечной мышце. Измотала, измучила ежедневная отработка неведомым бойцом невидимой армии штыковых ударов в район печени. Длинным коли, коротким коли! И не забывает ведь проворачивать при каждом ударе зазубренную стальную полосу, отличник боевой подготовки, сука. Всё так надоело, что я уже сжился, сроднился с навязчивым желанием налить себе полный, до овальных краёв, бокал коньяка и запить этим «нектаром» горсть белых горошин. Глотать терпкую жидкость гулко, шумно, обливаясь и надсадно дёргая дряблым кадыком, запуская на-перегонки тонкие янтарные нити струек по морщинистой коже подбородка и седой щетине. А потом гулкая пустота и всё. Но нельзя — вне кладбищенской ограды лежать не хочется, да и трусостью в квадрате будет выглядеть такой поступок. Лично для меня выглядеть будет. Получится, что словно бы сбежал, сдался, плюнул на всех и дела не закончил. Оставшиеся партнёры и шакалья стая родственничков — гиены не умирают — скроют мой позор, конечно, никому словечка дурного в общинах не расскажут. О покойниках только хорошее говорить надо или сниться будут. Я тем более и строго в кошмарах. Уйду я для всех красиво, как положено уходить старикашкам, что зажились на белом свете, после долгой и продолжительной болезни. Лягу в ограде и к месту моего упокоения будут приходить в будущем народившиеся юные гении и таланты, возлагать цветы и перечитывать про себя бесконечные строки помпезной эпитафии на плите чёрного мрамора и давать слово, что они достигнут того же. То есть набьют свои закрома и карманы ещё больше. Клятвенно будут обещать, со всей пылкостью юности, что они, когда придёт их время, умрут также достойно — сдохнут, восседая в инвалидном кресле на собрании руководителей, до конца «стоя у руля». И электронное стило выпадет из ослабшей руки, так и не завершив начатую подпись.