Валерий Елманов - Правдивый ложью

– Как чуял, – бормотал себе под нос Световид, направляющийся в сторону вырытых на небольшом островке посреди топей болота землянок, где искони жил не только его род, но и, случалось, принятые чужаки.

Последнее происходило крайне редко – уж очень долго волхв присматривался к эдаким, но бывало вот как сейчас.

Он совершал долгие, но обязательные обряды приема в род, для которых предварительно требовалось подготовить камень – произнести над ним соответствующие заговоры, принести ему малую жертву.

Тогда-то все и произошло.

Чужак просился давно. В иное время Световид еще бы подумал, не стал торопиться, но после того, как род в три голодных года потерял чуть ли не половину мужчин, особо тянуть было нежелательно, тем более что Гаврила, получивший новое родовое имя Ратибор, слыл в деревне искусным кузнецом, а после смерти Велемира коваль был очень нужен.

Род Световида ни за что бы не выжил, если бы не подарок болота – железная руда. Была она не простой, а какой-то особенной.

Правда, при обработке приходилось попотеть куда больше обычного, зато сабли, ножи, серпы и косы из нее выходили отменные. Топор, изготовленный из нее, запросто перерубал гвозди, и на лезвии не оставалось ни малейшей зарубки, а уж что касалось сабель, то тут и вовсе сказка – клинком хоть опоясывайся, до того гибкая.

Сбывали их не сами – уже давно один раз в год в условленное место подъезжал купец, который привозил заранее оговоренную плату за приготовленный товар.

Сколько тот сам получал при этом барыша, Световид не интересовался, но, судя по тому что купец ни разу не опоздал, являясь на место в срок, а то и на день раньше, – скорее всего, изрядно.

Беды на род свалились одна за другой – вначале голод, а затем за полгода до очередного приезда купца умер Велемир, так что товара приготовили мало, а на другой год и вовсе ничего не было. И хотя купец оказался добр и даже решился дать часть платы авансом, пообещав в будущем году все равно приехать, пришлось не просто туго – худо.

Вот и поспешил Световид с приемом в род кузнеца.

Да и свежая кровь, что ни говори, тоже требовалась.

Три девки – кровь с молоком – пропадали, теряя свои лучшие годы. Без дитя баба, считай, полбабы, вот и приходилось скрепя сердце не просто смотреть сквозь пальцы на нарушение старых вековых традиций, но и самому принимать участие в их нарушении.

Теперь же получалось, что камень хоть и принял коваля, но число членов рода увеличивать не желал, иначе зачем бы он подкинул Световиду этот знак, да еще в такое время – сразу после принесения жертвы и ожидания «ответа» камня.

Вот он и «ответил».

– Как чуял, – продолжал бормотать себе под нос волхв, задумчиво крутя в руке массивный золотой перстень в тонкой узорчатой оправе, аккуратно облегающей со всех сторон кроваво-красный камень.

Световид не просто догадывался, откуда появилась на синевато-черной приземистой каменной глыбе эта жиковина[1], он точно знал, откуда прибыло это украшение, а главное – для кого.

Выходило, что одного из двоих – либо сына, либо внука – надо отправлять в мир, дабы он передал драгоценность тому, кому она предназначалась.

В иное время можно было бы и подождать, когда получатель – князь Федот, теперь почему-то вроде бы, по рассказам Светозары, взявший себе ныне имя Феликс, – появится сам, пускай не через месяц, так через два-три, да хоть через полгода, но сейчас этого было делать нельзя.

Сила камня, неистово клубящаяся молочными языками вокруг него, отчего-то стала убывать еще за пару месяцев до принесения жертвы, и теперь туманная пелена чуть поредела. Пусть и не сильно, слегка, кто иной и вовсе бы не заметил, но волхв хорошо знал, какой она должна быть – густо-молочной и вязкой даже на вид.

Нет, периодически она убывала и ранее, но не столь долго – длилось это от силы две-три недели, не больше, а вот эдакий срок на памяти волхва был впервые. К тому же ближе к лету она как раз, наоборот, несколько увеличивалась, а тут…

Словом, мешкать было нельзя.

Ради кого иного Световид бы так не поступил. Слишком суров и жесток этот мир, где каждый каждому даже не волк, а куда злей, потому ради чужого человека рисковать кем-то из своего рода он бы ни за что не стал.

Но тут был особый случай…

Если бы не этот чужак, которому предназначалась жиковина, чудесным образом появившаяся на камне, к прошлой весне в живых из всего рода волхва осталась бы от силы одна треть, не больше, ибо именно князь Федот, тьфу ты, Феликс дал им столь необходимое для выживания зерно.

Дал щедро, не скупясь, ничего не прося взамен, да и потом, уже по осени, хмурые мужики из Ольховки привезли в лес и свалили к трем приметным осинкам почти такое же количество мешков, а ведь лес вновь худо уродил. Пусть не так плохо, как в позапрошлый год, но все одно – протянуть на грибах, ягодах и прочих скудноватых дарах леса было бы невмоготу.

Вот и получалось, что сейчас надо возвращать долги, то есть посылать человека в мир на розыск этого самого Федота-Феликса, предупредить его обо всем и поторопить.

Сам Световид никогда не задумывался о природе силы – боги дали, вот и все. Так куда проще.

Да и что она может, тоже оставалось лишь гадать. Исцелять – да, равно как и иное – убивать, если человек проведет у камня слишком много времени. Давать удачу? И здесь не оплошает.

Многое она могла, но вот сможет ли помочь парню осуществить его заветное желание, волхву было неведомо.

«Явится – сам опробует, – решил Световид, – а уж там как в книге Рода[2] начертано, так и сбудется».

Оставалось только решить – кого именно послать. Хотя и тут выбирать долго не приходилось, просто волхв лукавил перед собой.

Сына Радимира посылать было никак нельзя – сердце Световида все чаще давало сбои, как-то глухо ворча в груди, словно периодически взбиралось на высокую гору, а потом кубарем скатывалось с нее.

И кому, если его завтра или через седмицу прихватит не на шутку, возносить камню жертвы, служить у его подножия светлым богам? Особенно сейчас, когда совсем скоро грядет Купала, а вслед за ним Велесов день, а там и Перунов, а еще через месяцок – Стрибогов.

Боги, конечно, светлые и делают для его рода все возможное, но Световид хорошо помнил, как они обидчивы.

Единственный раз не сумел его отец, старый Вратислав, отслужить до конца все как должно, да и то по уважительной причине – схватило сердце, как гневный Перун уже на следующий день запалил своими стрелами-молниями лес.