Николай Андреев "За Русь святую!"
Пролог.
Тяжкий скрип двери, показавшийся вздохом. Дерево, окованное металлом, сопротивлялась неожиданному нашествию, не желая открываться. Однако все же поддалось. Бой оказался неравным: старое, ржавое железо - и мощная рука человека, некогда работавшего подмастерьем в кузне.
Маленькая, продуваемая вездесущими сквозняками камера "номер пять". Восемь шагов длиною, четыре - шириною. Железная кровать приютилась у одной из стен, железный же столик и старенький табурет, неподвижные, ввинченные в пол, - у другой. К стене прикрутили полку для посуды, чуть ниже нее, в углу - выносное ведро с тазиком и кувшином для умывания. В двери камеры прорезали окошко для передачи пищи. Над ним - маленькое-маленькое стеклышко. По злой иронии судьбы его когда-то назвали "волчком". Холод - здесь всегда царил жуткий холод, пробирающий до самых костей, замораживающий самую душу. Даже утепленная шинель не спасла заключенного от простуды.
Именно таким оказалось последнее пристанище на белом свете адмирала Александра Васильевича Колчака, Верховного правителя России, одного из великих исследователей северных морей, патриота и рыцаря, Авеля среди каинов. Или же - старого чудовища, диктатора почище царя, убийцы, агента иностранных разведок, слуги интервентов, предателя и, вообще, "кокаиниста"… Того предателя, который даже под угрозой собственной жизни отказывался отдавать в руки "союзников" золотой запас империи. Того, кто сражался за ту Россию, в которую верил. Того, кто до самой своей смерти служил девизу "Ich diene". Да, адмирал служил до самой своей смерти. Служил своей стране и своему народу. Наверное, он заслужил имя предателя от тех, кто с легкостью мог пожертвовать восемью десятыми русской земли ради сохранения своей власти на оставшемся клочке территории. Для них он точно был изменников и кровопийцей…
Колчак осунулся, поседел, постарел на десятки лет за одну ночь. Но он не сдался…
Узкие брови были сдвинуты к переносице. Легко угадать, что этот человек очень устал. Не из-за ареста - он устал от безнадежной двухлетней борьбы, окончившейся полнейшим крахом. Адмирал почти не ел, спал короткими урывками, нервно бродил по камере после многочисленных и грубых допросов.
Председатель следственной комиссии Чудновский, особо невзлюбивший адмирала, старался чем угодно поддеть бывшего Верховного правителя. Заметив, что адмирал с удовольствием пьет чай, приказал давать его только членам комиссии. И тогда один из "следователей", эсер Лукьянчиков, отдал Колчаку свой стакан. Таких людей уважали даже враги. Жаль только, что не всегда ценили друзья…
Но в последний день адмирал стал спокоен. Он почувствовал, нет, он понял, что ночью настанет конец этой глупой пьесе длиною в жизнь. Без суда, даже без формального окончания следствия. Просто следователи боялись опоздать, упустить такую "персону": к городу подходили каппелевцы, намеревавшиеся любой ценой отбить "своего адмирала".
Из первопрестольной телеграммой четко указали, как следует поступить…
"Шифром.
Склянскому: Пошлите Смирнову (РВС 5) шифровку: Не распространяйте никаких вестей о Колчаке, не печатайте ровно ничего, а после занятия нами Иркутска пришлите строго официальную телеграмму с разъяснением, что местные власти до нашего прихода поступали так и так под влиянием угрозы Каппеля и опасности белогвардейских заговоров в Иркутске.
Ленин."
В январе эта телеграмма уже лежала на столе у "высокого начальства"…
Дверь камеры отворилась. За Колчаком "пришли".
Однако когда заключенный глянул на конвойных, в глазах его читался не страх, нет - в них читалась решимость. Лучик надежды еще не погас. Но уже ничего нельзя было изменить…
Колчак тяжело поднялся, расправил плечи. Один из пришедших зачитал постановление, а вместо этого мог просто сказать одно слово. Расстрел.
- Разве суда не будет? - лучик надежды угасал с каждым ударом сердца.
Ответом было молчание. Сам заключенный и так понимал, что нет, но все-таки…вдруг…
Поздно надеяться: постановление уже есть. Значит, все-таки расстрел? Пусть!
- Какие есть просьбы и заявления? - нарушил молчание вопросом зачитавший приказ тюремщик.
- Могу ли я встретиться с Анной Васильевной Тимиревой?
- Нет. Есть еще какие-нибудь просьбы?
Колчак качнул головой. Просьб больше не было. Встреча с любимой было тем последним и единственным, чего еще хотел обреченный на смерть адмирал.
Александр Васильевич вышел в коридор, где его окружили конвойные. Лицо обреченного было бледно, но на удивление спокойно. Как же разительно отличалась физиономия коменданта! Тот заметно нервничал, боялся чего-то, ждал, как бы ничего не пошло не по плану…
А из волчка двери одной из камер возлюбленная не успела взглянуть в последний раз в жизни на своего любимого. Только краешек шинели, лоскут ткани…Его образа Анна Васильевна никогда не забудет. Лишь им одним Тимирева будет жить еще долгие и долгие годы. И через много лет сердце будет биться, едва мелькнет в мыслях лицо любимого…
Полвека не могу принять -
Ничем нельзя помочь -
И все уходишь ты опять
В ту роковую ночь.
Но если я еще жива
Наперекор судьбе,
То только как любовь твоя
И память о тебе.
Эти строки Анна Васильевна оставит в тысяча девятьсот семидесятом году. Уже пятьдесят лет не будет земле "милой химеры в адмиральской форме"…
Вышли в дежурную комнату. Снег хрустел под ногами. Было необычайно морозно, хотя заключенный свершено не замечал холода, как и его конвоиры. Обреченный потянулся к платку, делая вид, что вытирает пот со лба. Уголок ткани был уже у самого рта, когда один из конвоиров почуял неладное и рванул ткань из рук адмирала. Ампула с ядом. Последний шанс нарушить планы врага пропал в снегу. Но Колчак продолжал сохранять молчаливое спокойствие…
Вскоре вывели и второго заключенного. Обреченный на смерть адмирал встретил его кивком головы. Пепеляев. Им вдвоем предстояло вместе уйти в вечность…
Разбились на улице на два круга. В центре одного из них шел Колчак, в центре другого - Пепеляев. Тот беспрестанно бормотал молитвы. Может быть, еще не потерял надежду на спасение? Или грехи отмаливал? Не только свои, но и своих будущих палачей? Всей страны? Этого никогда не узнать. Колчак вдруг вспомнил, в какой день ему предстояло принять смерть, - "День всех усопших в нынешнюю лютую годину гонений исповедников и мучеников". За два года до того церковь установила это имя для седьмого февраля. Снова - злая ирония насмешливой судьбы.
