Андрей Архипов - Ветлужцы

Пока славянская богиня Макошь прядет пряжу судеб людских, ее сестры, Доля и Недоля, привязывают человека к плодам его трудов — добрым и злым. А иной раз норовят больно щелкнуть по носу, чтобы тот не трепыхался на ниточке судьбы и не оборвал ее раньше времени.

Однако не все хотят быть безвольной куклой в их руках. Сумев выжить в кровавых разборках на окраинах Киевской Руси XII века, наши земляки пытаются найти источник своих бед, влекомые нуждой и любопытством в разные стороны от ветлужских земель. А, может быть, и нет никакого виновника, кроме жестокого мира, в котором может выжить лишь самый беспощадный? Так ли это и на чьей стороне правда?

Что было на месте Нижнего Новгорода и какой народ там жил? Кому принадлежали раньше окрестности Суздаля и Ростова? Кто основал Великий Новгород и откуда пошло само название — Русь? Кто прав в споре христианства и язычества? И как донести свое слово сквозь разноголосый хор, вещающий разные версии прошедших событий?

Задача вторая — познать окружающий мир....

v 1.0 — Cоздание fb2-документа — BigHamster

Небесные хляби разверзлись почти сутки назад, неистово хлеща упругими струями речную поверхность и листву прибрежного кустарника. Они словно винились за три недели жаркой, сухой погоды, и теперь пытались разом возместить пересохшим водоемам и пожухлой растительности весь недостаток влаги за эти дни. Казалось, что вокруг остался лишь дождь, заполнивший собой все окружающее пространство, а все живое замерло, пережидая буйство стихии.

И, тем не менее, по руслу Ветлуги на ощупь шли три ушкуя, лениво перебирая веслами поверхность реки. Шли сквозь сплошную стену воды, повинуясь наитию и слабому отблеску утреннего света, едва пробивающемуся через пелену туч. Почти от носа до кормы суда были затянуты плотными навесами из парусины, но это не спасало положения. Глубокие лужи копились на провисших полотнах, прикрывающих гребцов от разбушевавшихся дождевых потоков, и прорывались в разные стороны стремительными ручейками.

В один из таких моментов на носу головного судна появился ратник, чья коренастая фигура была с головы до ног закутана в какое-то подобие плаща. Его воинскую принадлежность выдавал лишь меч, вздымающий полы верхней одежды. Именно своим оружием воин ненароком задел стойку, на которой крепился тент, и струя воды тут же обрушилась ему на спину, вырвав из уст негромкое ругательство. Последнее плавно перешло в натужное сипение и ворчливое замечание куда-то в сторону:

— Федька! Отчего полотно не закрепили, как следует? Руки бы вам всем оторвать и пришпилить к заднему месту! Может это тебя заставит головой думать? Кха-кха... — речь сменилась надсадным кашлем и хриплой удушающей одышкой.

— Так второй день льет как из ведра, Захарий Матвеич! Сил уже нет никаких! А холстина размокла, да растянулась, — следом за первым ратником показалась курчавая голова второго. — Отлежался бы ты, не ровен час, сляжешь в бреду. Вон как жаром-то пышешь. Нечего было ночью по мокрому лесу шататься, дозоры проверяя! Кто тут в глуши такую рать рискнет тронуть?

— Кто-кто... А то ты не слышал кто? Не сам ли серебришко отстегивал за речи доверенные? Вот к ним и идем, кха-кха... Ладно, давай под навес вернемся, есть, кому за рекой смотреть.

Оба воина вернулись под громыхающий дождем тент, но постарались остаться вне зоны слышимости других членов судовой команды. Даже восклицания в порыве запальчивости вырывались у них слегка приглушенно.

— Вот отчего ты, оказывается, товарищей своих дожидался, — повертел головой Федор. — Новое дело затеял? А я то всё голову себе ломал, зачем ты у черемисов топтался? Сукном да поволоками заморскими у них торговать, это... Это как хлеб по зернышку продавать, в то время как в соседней лавке пудами отвешивают! Лишь людей насмешим тем десятком сороков белок, что на дне бочки сложены. И то ведь по шкурке у этой нищеты выменивали — как вымело у них все...

— То-то и оно, что лишь по весне за пушной рухлядью все ходят. Но ныне у нас другие заботы, а расторговаться сукном да аксамитом можно и в Муроме том же, кха-кха...

— А с весью разбойной что делать будем? На щит возьмем?

— Кха... Не ведаю, Федька. С одной стороны, дела мне до того купчишки и людишек его нет. Набрал каких-то голодранцев из низов новгородских, да ушкуйничал среди чуди да югры. Вон, Кузьма, — взгляд Захария скользнул в сторону соседнего судна. — Он лишь рад тому, что на той части важских земель, где он выкупил право дань собирать, одним лихим ушкуйником меньше стало. С другой стороны, хоть и оборванцы они были, но из Новгорода и посадов его!

— Точно! Наказать окрестных душегубцев надобно, дабы неповадно было им трогать людишек наших.

— Это так, но по здравому размышлению не такие уж они и злодеи, иначе послухи не стали бы их выгораживать. Ты же сам слышал, что покарали они того купца за нападение на местного воеводу, а тех, кто после этой бойни остался в живых, — судили!

— Так не по-нашему судили!

— Ну, так там в большинстве своем отяцкие людишки живут, они под Правдой Русской и не ходили никогда. А ряда с ними у нас не было, да и не будет! Таких примучить одним пальцем можно...

— И нужно! Но не нам! Не понимаю я, зачем ты в это дело ввязался, Захарий Матвеич. Какой тебе с этого навар будет? Неужто чутье купеческое на этот раз подвело тебя?

— Ха... Как было не влезть к медведю в берлогу! Ведь по дешевке мне ивановские скорлат отдали, а водмол так и вовсе за бесценок. Ступай, говорят, Захарий, до Мурома через Ветлугу реку, ищи там купца Онуфрия, да продавай наш товар себе в прибыток. А коли узнаешь что про него худое, так торопись вернуться, в долгу не останемся. И если разорение ему какое учинено было, так по мере сил накажи тех разбойных людишек... И Кузьму с Якуном мне сосватали. Скажи, Федька, с чего бы это им такую силищу посылать, а? До разговора со мной уже прознали что-то про дела ветлужские?

Федор протер ладонью мокрую от дождевых капель бороду, стряхнул брызги вниз и наклонился к самому уху купца: