Роберт Хайнлайн - Весь Хайнлайн. Кот, проходящий сквозь стены

— Нам нужно, чтобы вы убили одного человека.

Незнакомец тревожно огляделся. Понимая, что переполненный ресторан — не место для такого разговора, ибо царивший вокруг шум лишь частично обеспечивал конфиденциальность, я покачал головой:

— Я не убийца. Такое хобби не для меня… Вы уже поужинали?

— Я пришел не ради еды. Вы позволите мне…

— О, пожалуйста, откушайте с нами. Я настаиваю!

Он разозлил меня настолько, что нарушил гармонию вечера: я так славно развлекался с очаровательной женщиной! Мне следовало отплатить ему тем же. Нечего потакать плохим манерам: невежу следует проучить решительно, но вежливо!

Моя спутница, Гвен Новак, только что вышла в дамскую комнату, и герр Безымянный, как раз в этот момент «материализовавшись из пространства», без приглашения присел за наш столик. Я хотел было сразу же предложить ему убраться, но он упомянул Уокера Эванса. Никаких уокеров авансов!

Дело в том, что это имя является (или должно являться) кодом, означающим одного из шести человек: пяти мужчин и одной женщины. Оно олицетворяет пароль, напоминающий мне о моем долге.

Не исключено, что в счет погашения того старого долга я и должен буду кого-нибудь убить, но не по приказу же чужака и только потому, что он назвал условное имя!

Однако я был обязан все же выслушать его, не позволив, тем не менее, испортить мне вечер. Этот субъект, усевшись за мой стол, вел себя так, словно был желанным гостем!

— Сэр, если вы не хотите поужинать, отведайте хотя бы закуску — кроличье рагу на поджаренных хлебцах. Оно готовится, скорее всего, из крысы, а не из кролика, но здешний шеф-повар ухитряется придавать ему вкус амброзии.

— Но я не хочу…

— А я прошу вас! — я поймал взгляд официанта. — Моррис! — Тот мгновенно вырос у моего плеча. — Три порции кроличьего рагу, пожалуйста, и, Моррис, попросите Ганса выбрать нам сухого белого вина поизысканней.

— Слушаюсь, доктор Эймс!

— И не подавайте, пока не возвратится леди.

— Конечно, сэр!

Я дождался, пока официант отошел.

— Моя гостья скоро вернется. У вас очень немного времени, чтобы поговорить со мной наедине. И, пожалуйста, начните с того, как вас звать.

— Как меня звать — неважно, я…

— Нет уж, сэр, назовите свое имя!

— Но я ведь сказал: «Уокер Эванс»!

— Мало ли что вы сказали! Ваше-то имя вовсе не Уокер Эванс! Я не собираюсь иметь дело с человеком, не желающим себя назвать. Скажите, кто вы, и покажите удостоверение. Этого достаточно для подтверждения пароля.

— Но, полковник, согласитесь, важнее сказать вам, кто именно должен быть убит и почему это обязаны сделать вы!

— Я не стану соглашаться ни с чем. Ваше имя, сэр! И ваше удостоверение! И прошу не называть меня полковником. Я — доктор Эймс.

Мне пришлось повысить голос, поскольку его заглушала барабанная дробь: начиналось вечернее представление. Огни были пригашены, лишь световое пятно выделяло ведущего программу.

— Ну что ж, ну что ж!

Мой непрошеный гость, порывшись в кармане, вытащил бумажник.

— Но Толливер должен умереть в воскресенье в полдень, иначе будем мертвы мы все!

Он щелкнул замком бумажника и показал удостоверение. На белой сорочке вдруг появилось маленькое темное пятнышко. Он, словно изумившись, мягко произнес:

— Мне очень жаль…

Подавшись вперед, как бы желая продолжить фразу, гость вдруг упал головой на скатерть. Изо рта хлынула кровь.

Я, вскочив со стула и обойдя стол, оказался справа от него. Почти одновременно со мной слева подбежал Моррис. Он, должно быть, хотел помочь гостю. А я нет, ибо было поздно: четырехмиллиметровая стрелка-дротик делает крошечное входное отверстие, не оставляя выходного. Она взрывается внутри тела и, если попадает в грудь, вызывает почти мгновенную смерть. Единственное, что я мог сделать, — это попытаться внимательно рассмотреть публику и небольшой вокальный ансамбль.

Пока я пытался вычислить возможного убийцу, Моррис с метрдотелем и шофером автобуса управились с телом настолько быстро, что могло показаться — убийство клиента — дело для них совершенно обыденное. Эти трое убрали мертвеца с проворством и слаженностью китайских рабочих сцены, четвертый деловито собрал и унес скатерть и всю сервировку, тут же вернувшись и накрыв стол на две персоны.

Я сел на место. Мне не удалось обнаружить вероятного убийцу, я даже не заметил никого, кто бы особенно заинтересовался происшествием за моим столом. Публика, поначалу слегка удивленная, уже потеряла всякий интерес и переключилась на шоу. Ни воплей, ни вскриков. Все выглядело так, словно посетители увидели внезапно заболевшего или несколько перебравшего клиента.

Бумажник убитого теперь лежал в левом кармане моего пиджака. Когда вернулась Гвен Новак, я, вновь поднявшись, подвинул ей стул. Она благодарно улыбнулась и спросила:

— Я пропустила что-то интересное?

— Не такое уж интересное. Шутки, родившиеся раньше вас. Они устарели еще до рождения Нэйла Армстронга[1].

— А я люблю старые шутки, Ричард. Когда их слышишь, хоть знаешь, надо ли смеяться.

— Вы вернулись как раз вовремя.

Мне тоже нравятся старые шутки. Я вообще люблю все старое: друзей, книги, стихи, игры. И сегодня вечером нас привлекло старое доброе зрелище: «Сон в летнюю ночь» в театре Галифакса с Лузиной Паулин в роли Титании[2]. Полуневесомый балет[3], живые актеры и волшебные голограммы воскресили мир, который, несомненно, понравился бы Вильяму Шекспиру. Новизна отнюдь еще не добродетель.

Сейчас пришла очередь еще одного старого-старого развлечения — волны музыки полились по залу, и начались танцы, особенно приятные и элегантные в условиях половинного притяжения.