Елена Чудинова - Держатель знака

В сторожке удушливо пахло едким и влажным паром, поднимавшимся от шинелей, разложенных на печке.

— Стреляют, Юрий… Еще стреляют, слышишь?

— Расстреливают, Вишневский. — Некрасов поднял голову: в пробивающемся через слепое заледеневшее окно утреннем свете античные черты его лица показались Вадиму серыми и страшными. — Кому там, в Бога душу, стрелять? Конечно, в лесу сейчас наши — но в таком же нелепом положении, что и мы. Соединиться нет никакой возможности: господа-товарищи прочесывают лес. Отсюда и стрельба. Остается сидеть и… пить. — Юрий негромко рассмеялся и, взболтнув оставшийся в стакане самогон, выпил.

— Мне больно на тебя смотреть — как ты можешь, Некрасов? — По обыкновению юнкерских дортуаров2, они чаще всего были друг с другом на «ты», но по фамилиям. — Как ты можешь спокойно слушать эту стрельбу?

— Зрители спектакля в любой момент могут сделаться действующими лицами. Ergo3 — ты тоже можешь не беспокоиться.

Вишневскому, от острого ощущения нависшей опасности нисколько не опьяневшему, действительно было больно, как всегда бывало в тех случаях, когда вылезало наружу циничное бретёрство Юрия. Пожалуй, только Юрий и был на такое способен — пить в сторожке лесника, в полном красных лесу, словно от гарнизонной скуки, за сотню верст от противника…

— Кстати, — качнувшись на табурете, произнес Юрий. — Не перемена ли декораций?

Он напряженно прислушался и резко вырвал из кобуры наган. Взял на прицел дверь и Вишневский, тоже услышавший скрип на крыльце.

Тяжелая, набухшая дверь со стуком распахнулась.

На пороге, с наганом в руке, стоял молоденький прапорщик в белом, ловко сидящем романовском полушубке, который за версту изобличал в нем штабного.

— Извините мое вторжение, господа, — негромко сказал он, опуская наган. Приятный голос, сейчас звучащий чуть хрипло, с такой же достоверностью выдавал своими интонациями москвича.

— Поздравляю Вас, поручик. В нашу келью запорхнула штабная птичка, — снова засмеялся Некрасов. — Чувствуйте себя как дома, г-н прапорщик.

— Спасибо, Вы крайне любезны, — с легкой насмешливостью в голосе ответил прапорщик, скорее падая, чем садясь на лавку у двери. Глубоко, с облегчением вздохнув, он положил наган рядом, вместо того чтобы засунуть в кобуру, и снял фуражку — упали на глаза отросшие темно-русые волосы.

«Господи, какой еще мальчик», — невольно подумал Вадим.

— Вы, похоже, также побывали во вчерашней передряге, г-н прапорщик? — спросил Юрий.

— Да, г-н штабс-капитан. Я прибыл вчера с пакетом из штаба — едва проскочил через окружение. Собственно, я должен был немедля обратно — но этого уже не получилось, можете себе представить, — прапорщик рассмеялся, будто рассказывал о чем-то веселом. — Отборные части бросили, к слову сказать. Красные курсанты Новгородских пехотных курсов командного состава, части генерала, ах, pardon, красного командира Николаева4…

— Так это Вы привезли вчера тот пакет из штаба?

— Да.

— А известно Вам, что было в этом пакете?

— Разумеется — нет.

— Беру на себя смелость раскрыть Вам эту военную тайну Полишинеля. Вы прорывались давеча через окружение с тем, чтобы сообщить, что оное готовится. Таким образом, героизм вашего поступка несколько умаляется его исключительной целесообразностью. Ох и материли же мы штабных!

— Надо думать! — Прапорщик улыбнулся. — Отменный анекдот с театра военных действий — впрочем, и не такое порой случается. Кстати, извините мою неучтивость, господа! Прапорщик Сергей Ржевский.

Невольно вздрогнув, Вадим украдкой взглянул на Юрия. Тот словно бы не обратил на прозвучавшую фамилию внимания, но казался уже совершенно трезвым.

— Я в какой-то там боковой линии потомок рубаки-гусара, — добавил прапорщик небрежно, несколько недоумевая, почему его фамилия вызвала эту заминку.

— Поручик Вадим Вишневский.

— Штабс-капитан Юрий Некрасов.

— Вы бы подсаживались к столу, прапорщик.

— Благодарю Вас, — Сережа (Вадим отчего-то сразу же стал называть про себя прапорщика Сережей, так удивительно шло уменьшительное имя к невзрослому этому офицерику) засмеялся снова. — Немного погодя. Что самое забавное — я только что проскакал не меньше версты, а теперь не могу сделать двух шагов!

— Вы ранены, Сережа?! — Имя само невольно сорвалось у обеспокоенно вскочившего Вишневского. — Что же Вы молчите?

— Пустяк, право… В ногу — навылет. Крови немного вышло, а так…

— Ну-ка… — Некрасов легко поднялся и подошел к Ржевскому. — Так… Так…

— Ох!

— Попал… Вы зря полагаете, что ранены навылет, юноша.

— Видите ли, г-н штабс-капитан, — морщась от боли, но в прежней небрежно-насмешливой манере ответил Сережа, — я по наивности полагал, что если дырок две, то рана — сквозная.

— Между прочим, их три. Две было пули. Одна из них… чувствуете?

— Пожалуй… Вы правы.

— Пожалуй, придется ее оттуда извлекать. — Некрасов нахмурясь вытащил из кармана перочинный нож. — Хирургических инструментов нет и, что небезынтересно, не предвидится.

— Что же поделать — обойдемся без них. — Сережа, начавший бледнеть уже на глазах, улыбнулся Некрасову.

— М-да… Вишневский, у тебя, кажется, оставалось еще кёльнской воды… — Юрий провел пальцем по лезвию. — Больше стерилизовать этот, с позволения сказать, ланцет особо нечем… Хотя постой-ка! Еще можно прокалить, — Юрий усмехнулся. — Впрочем, даже если что и попадет, загноиться Ваша рана, может статься, и не успеет.

Вишневский все же извлек из потрепанного несессера стеклянный флакон, по дну которого переливалось небольшое количество жидкости, и передал Юрию.

— Теперь, пожалуй, сойдет. Порви пару платков — бинта не хватит. Да, кстати, — Некрасов подошел к столу и, плеснув в мутный граненый стакан самогону, протянул его, вернувшись, Сереже, — выпейте-ка! Конечно, это несколько уступит наркозу у первоклассного дантиста.