Владимир Васильев - Чалма Искандера

Николай Константинович устал от немочи двухметрового тела своего. Изнемог! Уж с октября 1916-го, будто гигантская незримая пиявка присосалась к нему, деловито высасывая жизненные силы. И доктор Боровский Петр Фокич вроде толков да уважаем, но ежели Господь кого решил призвать, так разве ж лекарь ему помеха? Было еще столько планов: и в Голодной степи — замышлялось продолжить ирригационные работы, увеличить число русских поселков с десятка дюжин до пары сотен, и по развитию университета, и хлопко- и маслозаводы заботы требовали. И вдруг стало ни до чего.

Бессилие унизительно для мятежного духа великокняжеского! Почти столь же, как давнее незаживаемое, когда над ним, запеленатым в смирительную рубашку, куражились солдаты-охранники, то поколачивая неприметно, ибо приказа к рукоприкладству не было, то предлагая царевичу детские игрушки, то оскорбляя словом матерным, хотя вчера ещё это было для них немыслимо. Зато, какое удовольствие нынче! Уж лучше было на каторгу.

Впрочем, это унижения внешние, гораздо больней ранила уверенность родителей в том, что он мог украсть эти презренные бриллианты: и великого князя Константина Николаевича, позволившего допрос и участвовавшего в нем, и матушки Александры Иосифовны, инициировавшей расследование. А если ими двигала не уверенность, а покорность злой воле Александра II — так это еще горше и обидней! Император не желал терпеть вблизи трона родственника, искренне и открыто считавшего, что не Александру по всем законам престолонаследия должен принадлежать трон российский, а дяде Николая Константиновича великому князю Николаю Николаевичу Романову, генералу-фельдмаршалу и полному георгиевскому кавалеру. Дядю он величал Николаем II, а себя — Николаем III как главного претендента на российскую корону. Так и подписывался: «В.к. Николай III».

Бог им судья, а он давно простил, более того, искренне жалел царственных невольников Императорского дома. И в первую очередь, нет, во вторую, он поднял красный флаг над своим домом не в честь победы Февральской революции, а в честь освобождения родственников своих, молодых и не очень. Родители-то давно уж отошли в мир иной. В первую очередь, он радовался, конечно же, собственному освобождению: более императорская семья была над ним не властна. Отречение двоюродного племянничка, подтвердившего ссылку, не могло не пролиться живительным бальзамом на душу изгнанника. Хотя и в ссылке он жил, как хотел, в пределах дозволенного, разумеется. И хворей никогда не жаловал. Ан достали…

Правда, надо признать, что духовный подъем, вызванный крушением монархии и собственным освобождением, резко улучшил его физическое самочувствие. И планы принялись громоздиться, и кровь вдруг вскипела, к подвигам призывая. Опять задумался о благоустройстве селения Искандер в Ташкентском уезде неподалеку от Газалкента, запланировал продолжить археологические раскопки кургана, надеясь развить первую удачу — древнее оружие и утварь украсили его коллекцию. Дарьюшку Часовитину, вторую супругу свою (не венчанную) перевез из дома в Шелковичном переулке за крепостью в Искандер вместе с их общей дочкой, тоже Дарьюшкой, целебным горным воздухом подышать да красотами полюбоваться, ну, и дом вести, разумеется. Княгиня Надежда не очень-то имение в Искандере привечала, ссылаясь на заботы в городском дворце. Хотя иногда осчастливливала приездом. Его женщины любимого на части не рвали, зато и он их всей душой любил.

Однако за неделю вызрело зерно, что упало в душу сразу, как узнал о конце монархии — в один день собрался Николай Константинович, оставив домá на жен, сел в поезд, да и поехал в Санкт-Петербург, то бишь в Петроград (тьфу ты, язык сломаешь: тр-гр…), втайне опасаясь — не остановит ли кто, но не остановили, даже не сразу заметили отсутствие, потому что привыкли к его перемещениям по Туркестану.

Под перестук вагонных колес в князе просыпалось странное чувство легкой гордости собой: в 1878 году он опубликовал в Оренбурге брошюру «О выборе кратчайшего направления Среднеазиатской железной дороги» и послал в Петербург доклад. Идея была признана нерентабельной. Но в 1906 году сделали так, как он предлагал, разумеется, без признания его заслуг и имени. И никто из многочисленных попутчиков не ведал, чья овеществленная идея его сейчас перемещает в пространстве. Бог счет ведет не именам, а делам — по ним и зачтется.

Петербург встретил липким холодом. И в Туркестане, особенно, в горах, да и в пустынях бывают крепкие морозы, но они переносятся гораздо легче здешних сырых и промозглых. А может, и не мороз это, а внутренний холод от ощущения прошедшей жизни. Сорок три года здесь не был. Интересно, не соскоблили его имя с мраморной доски Академии генштаба, куда заносили окончивших ее с медалью? И он за серебряную удостоился — единственный из царской семьи. Надо будет наведаться, дабы удостовериться в реальности воспоминаний. И в Петропавловскую крепость — обязательно в усыпальницу родителей. Впрочем, скоро, возможно, и на том свете встреча состоится. Хотя ему, скорей всего, уготован путь в ад, а родители, надеялся он, в раю приняты.

«Астория» его поразила — показалась каменным кораблем, рассекающим городские волны. Это уже был не его Петербург. Внутри гостиницы князя гостеприимно объяла вполне европейская роскошь. Снял апартаменты «люкс». Назвался Искандером. Скинув пальто и шапку и стянув сапоги, откинулся на спину в кровати, желая перевести дух и расслабить уставшие с дороги члены, да тут же и заснул. Ничего во сне не увидел — слишком велико оказалось утомление: шестьдесят семь это вам не семнадцать.

Проснулся, когда сумрак уже лениво облизывал окна. Принял ванну, оделся в свежее и спустился в ресторан, чувствуя зверский голод. Не мудрено — с Москвы на сухомятке.

Бросилось в глаза множество офицеров: революция — время военных.

От первого же бокала шампанского наступило приятное расслабление, на мгновение почудилось, будто домой вернулся. Но лишь на мгновение: внезапно он поймал на себе взгляд генерала, не узнать которого было невозможно — он сам когда-то называл его «полуказак-полуказах» — Лавр Георгиевич Корнилов, выпускник той же академии, что и сам великий князь, и с теми же результатами, отмеченными на мраморной доске. Это их и сблизило в Ташкенте в 1898 году, а потом сказались общие географические исследовательские интересы, вызвавшие немало увлекательнейших обсуждений. Жаль, в 1904 году общение прервалось.

Корнилов решительно шагнул к столу князя. Николай Константинович с улыбкой поднялся навстречу.

— Вы свободны! — отослал генерал сопровождающих. — Николай Константинович, если не обознался? — уточнил Корнилов.

— Он самый, — скривил губы великий князь, — несмываемый позор императорского дома.

— Полноте, дорогой Искандер, — нетерпеливо мотнул головой генерал. — Мы-то с вами знаем, что ваша история — хорошо организованная провокация английской разведки. Уж поверьте старому шпиону. Вашему высокому родственнику было очень выгодно поддаться на эту провокацию.

— Но это известно лишь нам с вами, — посетовал Николай Константинович, отметив про себя осторожное обращение Корнилова.

— Достаточно для взаимного уважения, — подвел черту Корнилов. — У каждого своя роль в истории. Вы свою отыграли блестяще, но занавес еще не опущен. Чует мое сердце, что за вами еще один выход.

— Не понял насчет выхода? — удивился Николай Константинович, давно уже не помышлявший об исторической сцене.

— Все в руках Бога, — без улыбки ответил Корнилов.

— За встречу! — предложил Великий князь.

— За встречу! — поднял бокал генерал. — Не чаял, честно признаюсь. Каким ветром вас сюда принесло?

— Историческим, — улыбнулся Николай Константинович. — Впервые за сорок три года получил возможность… Могилу родителей посетить захотелось…

— Зная вас, уверен, что вы задумали вернуться в Санкт-Петербург, — разгадал замысел собеседника опытный контрразведчик.

— Мы давно не виделись, — покачал головой Великий князь. — Уже слишком много жизни вложено в Туркестан, чтобы бежать сюда, где меня не ждут. Скорее, захотелось увидеть, всколыхнуть в душе, да и проверить — имею ли право.

— Боюсь, что очень вас здесь ждут, — без улыбки, но с мрачным намеком прокомментировал генерал. — И совсем не те, от кого бы вам хотелось почувствовать ожидание. Обезумевший народ не ждет, и родственникам сейчас не до вас, как, впрочем, и всегда.

— Кто же меня ждет?

— Да будет вам известно, что 3 марта Петросоветом принято решение об аресте всех членов династии Романовых. Решение приведено в исполнение. Я лично как Главнокомандующий войсками Петроградского военного округа объявил пятого марта императрице Александре Фёдоровне об аресте ее семьи и лично ее. В настоящее время все Романовы, пребывающие в России, арестованы. Я участвовал в сем неприятном мероприятии с тем прицелом, что сейчас это может обеспечить безопасность императорской семьи. Во всяком случае, я могу ее обеспечить. Все революции в первую очередь проливали кровь монархов. Народы испытывают от этого особое удовольствие, ибо в остальное время монархи распоряжаются их жизнями.