Ознакомительная версия.
Роман Буревой
Все дороги ведут в Рим
(Империя – 5)
Но – не знаю, какой судьбой, – наш век совпал с таким временем, что как раз тогда, когда нам надо было бы особенно процветать, нам даже совестно жить.
Цицерон
ГЛАВА I
Игры Бенита против Африки
«Почти девятнадцать лет боголюбимый диктатор Бенит обеспечивает процветание Империи! ДА ЗДРАВСТВУЕТ ВОЖДЬ!»
«Африка по-прежнему отказывается войти в состав Римской Империи, не понимая, что прежнее Содружество не может защитить союзников Рима в новых условиях. Диктатор Бенит предупредил Альбион, что вмешательство в дела Африки недопустимо. Присутствие Третьего легиона обеспечит лояльность новой провинции. Рим не может спокойно смотреть, как попираются его интересы и интересы всего цивилизованного мира».
«Акта диурна», 4-й день до Нон апреля[1]1995 г. от основания Города
– Император! Император! – шептали одни.
– Дорогу! Дорогу! – кричали другие.
Испуг – преувеличенный, почтение – неискреннее. Неподдельным было лишь любопытство.
Двое преторианцев остановились у храма Юпитера Статора, наблюдая, но не вмешиваясь.
Императорская колесница неслась по улице Триумфаторов к Колизею. Золочёные диски колёс дробили солнечные лучи и щедро расшвыривали блики. Надувные шины и подшипниковые втулки сделали ход колесницы лёгким и бесшумным (слава техническому прогрессу, который вторгся даже в такую консервативную отрасль, как изготовление колесниц). День был яркий, солнечный, неспешно катились к Аппиевой дороге авто с открытым верхом, водители и пассажиры приветствовали императора и старались придать лицам выражение серьёзной почтительности. Но кое-кто невольно усмехался или осуждающе качал головой. Молодые щёголи встречали императора криками и хлопаньем в ладоши.
В золочёную колесницу Августа были впряжены четыре нагие девицы – длинноногие, стройные и грациозные, превосходные молодые кобылки. Три нежно-розовых тела и одно кофейного оттенка – на смуглой коже великолепно смотрелись драгоценные украшения сбруи. Светлые волосы белотелых красавиц летели по ветру, а в чёрных кудрях эфиопки развевались синие и красные ленты. Август наигранно размахивал плетью и грозно покрикивал на «лошадок». Девушки отвечали то смехом, то руганью и мчались вперёд все резвее и отчаяннее, намеренно мотая колесницу из стороны в сторону, норовя опрокинуть и вывалить императора на мостовую. Но опрокинуть колесницу было не так-то просто – Август был ловким возничим.
– Быстрее! – кричал Постум. – Что-то вы сегодня ленитесь, красотки!
Сам он был в пурпурной тоге и в красных высоких башмаках со шнуровкой.
Август ехал в курию, как будто спешил на спектакль с раздеванием.
Колесница свернула на Священную дорогу и понеслась к форуму. Четвёрка красавиц начала уже уставать. Их гладкие спины лоснились от пота. Наконец, тяжело дыша, девушки остановились у входа в курию. Вокруг императорской колесницы тут же собрались зеваки. Преторианец в красной тунике и сверкающем бронзовыми накладками броненагруднике приветствовал юного императора. Ни тени улыбки на загорелом лице, на плотно сжатых губах – ни намёка на усмешку.
– Гай, позаботься о моих лошадках, они этого заслуживают. – Август вручил преторианцу поводья и похлопал по влажной спине эбеновую красотку. – Лошадки обожают марципан и сладкие орешки. Надеюсь, ты не забыл?
В ответ преторианец вскинул руку в приветствии. Лицо, стиснутое нащечниками бронешлема, казалось бронзовой маской; и по-прежнему – ни намёка на улыбку.
Император небрежно пригладил ладонью короткие чёрные волосы и, насвистывая песенку новомодного галльского барда Веска, взбежал по ступеням Юлиевой курии. Двери в зал заседаний были распахнуты, и это означало, что заседание сегодня открытое – ничего важного обсуждаться не будет. Сенаторы уже совершили жертвоприношения и заняли места на мраморных скамьях. Постум Август небрежно поднял руку, приветствуя сенат, подошёл к алтарю, бросил несколько зёрен благовоний и уронил каплю-другую вина. Старики поднялись при его появлении. Он всегда называл их стариками: ему, девятнадцатилетнему, сенаторы казались безнадёжно старыми, живыми мумиями, извлечёнными из пирамид времени.
«Надо будет предложить паппусикам прокатиться на моей колеснице», – подумал Постум Август, и эта мысль показалась ему забавной.
Диктатор Бенит поднялся навстречу императору. Наряжённый в пурпур, располневший, солидный, с наголо обритой головой, выглядел он величественно. Герой, ведущий непрерывные битвы. Интересно, за что он сейчас сражается? За урожай или за рождаемость? И, разумеется, при этом по-прежнему сражается с Нормой Галликан. Вот это сражение никогда не кончится, даже со смертью одного из бойцов. Их бой бесконечен. И это не хорошо и не плохо. Это бой за исполнение желания, которое невозможно исполнить.
– Не забудь, Август, завтра у нас большой заплыв в Неаполитанском заливе, – шёпотом сказал Бенит, наклоняясь к императору. Когда диктатор обращался к Постуму, голос его теплел – таким тоном отец мог говорить с любимым сыном.
Впрочем, со своим сыном диктатор говорил иначе. Уже давно…
Август поморщился: принимать участие в очередном Бенитовом спектакле ему не хотелось. На берегу залива куда приятней резвиться в обществе подружек, а не Бенита и его толстых и одышливых администраторов.
– Я с радостью, но было дурное предзнаменование.
– Какое? – озаботился Бенит. С некоторых пор он стал суеверным.
Постум едва не ляпнул, что видел сегодня утром трех летящих слева коршунов[2].
Но вовремя вспомнил, что коршунов он использовал в прошлый раз, желая увильнуть от участия в массовой пахоте. Требовалось что-то новенькое.
– Я видел тебя во сне тонущим, – произнёс император испуганным шёпотом. – Огромная белая акула откусила тебе ногу. А ты знаешь, мне снятся пророческие сны.
Бенит нахмурился:
– Все ясно. Опять враги готовят на меня покушение. Заплыв придётся отменить.
Постум улыбнулся одной половиной рта – той, что не мог видеть Бенит.
Император уселся на свой украшенный слоновой костью и золотом курульный стул с пурпурной подушкой. Заседание сената началось. Постум опустил подборок на изящно выгнутую кисть руки и сделалась необыкновенно схожим с Элием – не столько чертами лица, сколько позой – Элий тоже любил вот так сидеть, подперев подбородок. И так же, как его отец, император носил один-единственный перстень с печатью. Лицо Постума было недвижным, взгляд – отсутствующим. На безымянном пальце сверкнуло золотое кольцо с личной печатью. Сенатор Луций Галл готовился произнести заранее приготовленную речь, в меру гневную и в меру льстивую, но внезапно замер и уставился на императора. В эту минуту юный Постум показался ему выточенной из мрамора и раскрашенной статуей, установленной в курии по приказу Бенита. Ясно было, что выступления сенаторов Август не слушает – мысли его слишком далеко.
Внезапно он очнулся и обвёл курию взглядом.
«Что-то нынче старички галдят громче обычного», – пробормотал Постум. В курии такой шум стоит только когда обсуждаются льготы сенаторов или их гонорары. Но сегодня на повестке дня работа императорской почты. Почему-то она стала работать хуже прежнего. Да о чем тут спорить?
– О чем тут спорить?! – подал голос Постум, перебивая старика Луция Галла, – он и в самом деле выглядел, как старик: запавшие щеки, морщинистый лоб, а под глазами такие мешки, что в каждый можно положить по здоровенному ореху. – Напоите каждого почтальона касторкой с бензином, и почта вмиг станет работать куда лучше. – И добавил после паузы: – А может, и не станет.
Луций Галл поперхнулся, а Бенит глянул на императора подозрительно. Но что диктатор может сделать с императором? Ровным счётом ничего. Только убить. Но Постум пока ещё нужен Бениту, и потому император жив. Пока.
Сенат на заседания собирается только в освящённом месте – либо в курии, либо в храме. Нехорошо. Да, да, нехорошо в освящённом месте так раболепствовать. Лучше выбрать латрины местом заседания
– Да, кстати, отцы-сенаторы, – продолжал Постум рассеянно, – место в шестой трибе, кажется, свободно?
Отцы-сенаторы переглянулись. Все (или почти все) помнили, что в шестой трибе был избран сенатором когда-то отец Постума Элий, а затем – диктатор Бенит.
– Именно так, сенатор Регул умер, – сообщил Луций Галл.
– О мёртвых надо говорить либо хорошо, либо ничего. Поэтому не будем ничего говорить о сенаторе Регуле. Так вот, я хочу выдвинуть кандидатом в сенат от шестой трибы свою кобылку, – сказал Постум.
– Кобылку? – переспросил Авреол. – Но кобылку нельзя.
Ознакомительная версия.
