Автор благодарит В. И. Ленина, А. М. Коллонтай, В. В. Маяковского, И. Северянина, В. Е. Татлина, К. С. Петрова-Водкина, К. С. Малевича, А. А. Дейнеку, Л. М. Лисицкого, Б. М. Иофана, Г. Т. Крутикова, Н. А. Ладовского, В. А. и Л. А. Весниных, Я. Г. Чернихова, К. С. Мельникова и других товарищей за помощь в написании этого романа.
«Ну, где она, в конце концов?!»
Краслен Кирпичников десятый раз нетерпеливо прошагал между двух рядов квадратных металлических колонн, от одного конца платформы до другого, уперся в статую Свободного рабочего, потом пошел обратно. Полдесятого! Куда это годится?! Ведь они решили в девять, твердо ведь решили, и она пообещала! А теперь уже и смысла нет, места все заняты. Уму непостижимо! Почему в стране, где коммунизм, все крестьянство самоколлективизировалось, полностью изжиты мракобесие и неграмотность, построено метро, а Партия рабочих бдительно следит за выполнением пятилетки, несознательные девушки до сих пор позволяют себе запросто опаздывать на свидания с пролетариями?!
Раздосадованный, злой, Краслен уселся на скамейку, посмотрел на светлый потолок с рядами круглых электрических светильников, похожих на планеты, опоясанные кольцами. Подумал про себя: «Коли не будет ее в следующем поезде — уйду. Точно, больше ждать не буду! Надо проучить ее, в конце концов!»
Раздался приветственный грохот, народные массы подтянулись к краю платформы. Новенький, блестящий, обтекаемый, как ракета, красный поезд вырвался из туннеля, встал и гостеприимно открыл двери для пассажиров. Краслен взволнованно вглядывался в толпу. В море юнгштурмовок, шляп, картузов, тюбетеек и футболок в крупную полоску часто попадались серебристые спецовки пролетариев. Краслен и сам пришел в рабочем комбинезоне. На заводе их выдавали бесплатно. Многие рабочие — его подруга в том числе — носили прозодежду ежедневно. Красота и удобство спецовок были всем очевидны, почетность подчеркиваемого ими производственного труда не вызывала сомнений, а пользу пролетарского костюма для здоровья доказали доктора.
— Краслен! — раздался голос справа.
Пролетарий обернулся. Девушка стояла рядом с ним, смотрела виновато, но кокетливо. Две косички, из русых неожиданно сделавшиеся черными, тщательно подведенные глаза и кирпичного цвета губы не оставляли никаких вопросов относительно причины опоздания.
— Бензина!.. — гневно начал парень.
— Знаю, знаю, двадцать две минуты! Я недостойна звания авангардовки! Мне стыдно! В наше время, а тем более в день тридцатипятилетия Революции, это поведение недостойно и нелепо! Ты из-за меня пропустишь весь парад! Но, милый, это в последний раз! Даю честное слово!.. И потом, разве бесплатные парикмахерские, дарящие работницам красоту, не являются важнейшим коммунистическим завоеванием?..
Краслен что-то буркнул. Бензина взяла его за руку, и вместе они побежали к выходу. На эскалаторе девушка, как обычно, встала на ступеньку выше, так что влюбленные почти сравнялись ростом. Обниматься тут было особенно удобно.
Оказавшись на поверхности, Бензина и Краслен ужаснулись. До площади Индустрии — центральной площади Правдогорска — осталось еще двести-триста метров, но и здесь, на подступах, было не протолкнуться.
— Я же говорил, что надо быть за час, не позже! — не сдержался парень. — Ладно, постараемся просочиться.
Они бросились в толпу, пытаясь проскользнуть поближе к площади, найти такое место, где хоть что-нибудь увидят. Безрезультатно.
— Обежим вот этот дом, — сказал Краслен, кивнув направо, на кубическое здание из бетона и стекла. — Хотя не знаю, есть ли там дорога. Но надеюсь, что отыщем. Выйдем к улице Свободы. Колонны по ней будут уходить. И то хлеб.
Побежали вокруг дома. Оказались в каких-то запутанных двориках, десять минут плутали по ним вместе с другими гражданами, которым тоже пришла в голову эта идея. В конце концов наткнулись на дружинников, которые сказали: здесь проход закрыт. Пришлось бежать обратно и огибать другое здание, слева от метро, — большое, белое и круглое в сечении. Там вышло лучше: добрались без приключений. Но народу с этой стороны толкалось даже больше, чем у станции.
— Может быть, вернемся? — предложила девушка.
Но было уже поздно. Заиграли барабаны, весело ударили литавры, бодро и призывно зазвучал голос трубы. Свежайший майский воздух — кстати, май был единственным месяцем, название которого оставили от старых, капиталистических времен, — наполнился торжественными звуками военного оркестра. «Марш новаторов» поплыл над городом, и сердце у Краслена сжалось от восторга. Он не видел площади, не видел руководов на трибуне памятника Первому вождю, но крепко сжимал теплую ладошку своей девушки, жил в самом справедливом государстве на Земле и слышал музыку, которая кружила ему голову, звала, воодушевляла, восхищала. Да, Краслен был счастлив.
— Ты не думала, — спросил он у Бензины, — как так получилось, что нам повезло родиться в С. С. С. М.? Ведь мы могли быть неграми в какой-нибудь Ангелике, а то и еще хуже, угнетенными туземцами в колонии!
— Да, — сказала она. — Я думаю об этом очень часто. Мы могли бы быть манянцами и жить при феодальных предрассудках…
С площади раздался стук копыт: районный военком открыл смотр войск.
— …а то и лошадьми! — закончила Бензина.
«Здравствуйте, товарищи спортсмены!» — громыхнуло с площади. Парад был не только военным. В нем участвовали все, кем могла гордиться страна: передовики производства, отличники учебы, красная интеллигенция и физкультурники. Ежегодно четвертого мая в каждом городе Республики по площади шли лучшие из лучших и показывали то, чего достиг народ под чутким руководством Партии рабочих.
«Здравствуйте, товарищи юнкомы!» И в ответ хор детских голосов: «Здражлатвакомандир!» — «Поздравляю вас с праздником тридцатипятилетия Великой Революции!» — «Ура-а-а-а-а-а-а-а-а-а!»
Бензина залезла на плечи Краслену.
— Что там, кто сейчас шагает? — спрашивал взволнованно пролетарий.
Она рассказывала: вот идет пехота, вот матросы, вот кавалеристы. Краслену оставалось только слушать мерный шаг и восхищаться выучкой военных, пробовать представить, стало ли их больше по сравнению с прошлым разом. Внимая звуку копыт, он высчитывал количество лошадей. Четыреста? А может быть, пятьсот? Целая армия… Целый паровой котел, если сложить вместе все лошадиные силы…
Оркестр играл «Марш пэвэошников». Краслен с полным правом держал руками Бензинины ножки, одетые в серебристую униформу и обутые в черные ботинки Центркожтреста. Настроение у него было отличное.
Краслен был штамповщиком круглых деталей, Бензина — закройщицей крыльев в текстильном цеху. Знакомы они были еще с детства, жили в одном здании, работали на одном заводе. Завод был уникальным. Некогда на месте предприятия стояли лишь избушки бедняков-единоличников, затравленных, забитых царской властью. После Революции сюда пришли строители. Трудно им было: агенты капитала не дремали, отсталые крестьянские массы как могли саботировали строительство, хлипкие времянки не спасали ни от жары, ни от холода. Но всего за пару лет ударные бригады возвели единственное в мире предприятие летатлинов (они же — махолеты) — безмоторных авиаконструкций. Такую удивительную штуку создал красностранский инженер, и теперь жители Республики одни на всей Земле могли летать как птицы. Для них, трудящихся великой страны справедливости и прогресса, не было ничего невозможного!
Бензина состояла в «Красном авангарде» — в него брали наиболее идейных, самых лучших молодых людей от 16 до 20 лет. Краслен по возрасту уже вышел из этой организации и готовился вступить в Партию рабочих. О свадьбах, клятвах верности, венчаниях и прочей лицемерной мишуре молодые люди (впрочем, как и все современные красностранцы) слыхали разве что от стариков да, может быть, из радиопередач о буржуазных режимах. С детьми они пока не торопились, подать заявку на вселение в парную комнату было все как-то недосуг. Да и так ли много значила эта комната в условиях обобществленного быта? Краслен мог ежедневно видеться с любимой и на проходной, и в клубе, и в столовой жилкомбината. Они все делали вместе: вносили деньги на постройку дирижабля «Рабинтерн», писали письма коммунистам далекой Эскериды, изучали речи руководов, обсуждали новое кино, ходили в клуб на лекции, прыгали с парашютом, добивались выполнения пятилетки за три года и читали «Армадилл».
Краслен старался помнить о тех людях, кто пока что не освободился от империалистического гнета: так он ярче ощущал свое везение, свое счастье и учился его ценить. Иногда старик Никифоров, шестидесятилетний фрезеровщик с их завода, развлекал Краслена и Бензину рассказами о прошлом: о царе, капиталистах и помещиках, предателях-народниках, никчемных болтунах-социалистах, декадентах, единоличниках, кулацких подголосках, правых уклонистах, извратителях партлинии и прочих персонажах, канувших в века. И, как ни отрадно было сознавать, что с внутренним врагом покончено навсегда, а все-таки Краслен чуть-чуть жалел, что не родился лет на сорок раньше, не увидел героического времени, не смог ни побороться за индустриализацию, ни съездить на деревню агитатором за сельские коммуны, ни разоблачать враставших в коммунизм бюрократов и попов, ни строить электрические станции… «Ну что ж ты! — говорил ему Никифоров. — Ведь наше время тоже героическое. Внешний враг не дремлет! Надо так же бодро строить и работать, как и раньше, неуклонно повышать культурный уровень, чтоб грянула скорее мировая революция!» Пожалуй, он был прав, но год сменялся годом, Труд и Капитал обменивались выпадами, рабочие угнетались и обличали, буржуи клеветали и эксплуатировали, фашизм бесновался и скалил зубы, а мирового пожара все не было видно… А ведь подвигов хотелось уже сегодня!
