Лайон де Камп - Да не опустится тьма

Танкреди вновь снял руки с руля и экспансивно взмахнул ими в воздухе.

— …завидую, доктор Пэдуэй! Вся наша работа в Риме так, ерунда. Ничего масштабного, ничего нового. В лучшем случае — реставрация. Тьфу!

— Увы, профессор Танкреди, — терпеливо произнес Мартин Пэдуэй, — я пока не доктор, хотя, надеюсь, и получу степень, если напишу путную статью о ливанских раскопках.

Будучи по натуре водителем крайне осторожным, он судорожно сжимал кулаки, а его правая нога уже давно затекла от постоянного напряжения и попыток проломить пол маленького «фиата».

Танкреди схватился за руль как раз вовремя, чтобы на волосок разминуться с величественной «изоттой».

— Какая разница? У нас здесь каждый «доктор», а доктор он или нет… Вы меня понимаете? С вашими способностями и умом… Так о чем я говорил?

— Трудно сказать. — Мартин закрыл глаза, чтобы не стать свидетелем неминуемой гибели пешехода. — Вы говорили о письменах этрусков, затем о природе времени, затем о римской археоло…

— Ах да, природа времени! Есть у меня одна маленькая идея, понимаете? Все те люди, которые исчезли, они просто-напросто сделали саквояж.

— Что сделали?

— Ну, вояж, совершили путешествие! Во времени. И с той точки в прошлом, где они возникли, история пошла другим путем.

— Получается парадокс, — заметил Пэдуэй.

— Не-е, ствол древа времени сохранился, просто появились новые ветви. Понимаете, доктор? Таким образом, существует, возможно, много вариантов хода истории. Они могут и не очень отличаться от нашего. К примеру, занесло пропавшего на дно океана. Ну, съели его рыбы — и все! Или тамошние жители сочли его сумасшедшим; или попросту убили. Ничего не изменится, правда? Но, допустим, он стал королем. Что тогда? Presto, новый ход истории!.. История — это сеть из четырех измерений, сеть прочная, но и у нее есть свои слабые места. Узловые моменты, я бы даже сказал, фекальные точки — в них-то и происходят провалы.

— Какие фокальные точки? — спросил Пэдуэй, привычно не обращая внимания на оговорки итальянского коллеги.

— О, например, Рим, где пересекаются мировые линии многих знаменитых событий. Или Стамбул. Или Вавилон. Помните того археолога, Скржетузски, исчезнувшего в Вавилоне в 1936 году?

— Я думал, его убили арабы-террористы.

— Ха, тела-то не нашли!.. Рим, похоже, вскоре вновь станет средоточием великих событий. Следовательно, сеть здесь ослабнет.

— Лишь бы Форум не бомбили, — произнес Пэдуэй.

— Какие бомбы?! Серьезных войн больше не будет — все знают, что это чересчур опасно. Но оставим политику. Сеть времени, как я сказал, прочна. Если человек и проваливается в нее, то на это требуется масса энергии. Вот мухе, по-вашему, легко вырваться из паутины? — Танкреди, широко улыбаясь, повернулся к молодому археологу. В следующие несколько секунд он успел резко затормозить, высунуть голову в окно, осыпать потоком ругательств несчастного пешехода и вновь повернуться к Пэдуэю. — Вы не откажетесь завтра прийти ко мне на ужин?

— Что?.. Да, с удовольствием. Я отплываю…

— Si, si. Я покажу вам свои уравнения. Но прошу — ни слова моим коллегам, понимаете? — Профессор снял руки с руля и патетически воздел их к небу. — Безвредное чудачество, однако может пострадать моя профессиональная репутация.

— Ох! — вырвалось у Пэдуэя. Танкреди ударил по тормозам, и «фиат», визжа покрышками, замер перед выползшим на перекресток грузовиком.

— Так о чем я говорил?

— О безвредных чудачествах, — ответил Пэдуэй. Ему хотелось добавить, что уж манеру вождения Танкреди к ним причислить нельзя. Но профессор был так добр к нему…

— Ах да! Стоит, знаете ли, только пойти слухам… Вы женаты?

— Что?.. — Пора бы уже привыкнуть, подумал Пэдуэй. — Э-э… женат.

— Чудесно. Приходите с супругой. Отведаете настоящей итальянской кухни, а не эти набившие оскомину спагетти с мясными шариками.

— Моя жена в Чикаго.

Пэдуэй не стал объяснять, что вот уже больше года они живут порознь. И разве в этом виновата только Бетти? Конечно, женщине такого происхождения и таких вкусов он кажется просто невыносимым: плохо танцует, не желает играть в бридж… А что для него развлечение? Просидеть весь вечер в компании себе подобных за разговорами о будущем капитализма или об интимной жизни американских лягушек?!. Сперва Бетти увлеклась экзотическими экспедициями, однако, вкусив прелестей походного существования и насмотревшись на мужа, бормочущего над черепками, быстро остыла.

Да и смотреть-то в сущности было не на что — невысокий, тихий, с оттопыренными ушами и большим носом… В колледже его прозвали Мышкой… Нет, сам виноват. Человеку, часто выезжающему в экспедиции, вообще противопоказано жениться. Не даром среди работающих в поле — антропологов, палеонтологов и прочих — такой уровень разводов…

— Высадите меня, пожалуйста, у Пантеона, прогуляюсь немного. Да и до гостиницы рукой подать.

— Хорошо, доктор. Но боюсь, как бы вы не промокли — будет дождь.

— Ничего, у меня при себе плащ с водоотталкивающей пропиткой.

Танкреди выразительно пожал плечами и утопил педаль газа; машина рванула вперед. У Пантеона Мартин вышел, а профессор, размахивая обеими руками, умчался с криком:

— Так значит, завтра в восемь! Жду!

Несколько минут Пэдуэй рассматривал знаменитое здание. Коринфский фасад на кирпичной ротонде — что тут красивого? Разумеется, если учесть, когда все это строилось, нужно отдать должное инженерному искусству, однако…

Его сбил с мысли (хорошо, что не с ног!) невесть откуда выскочивший мотоциклист в военной форме, и Пэдуэй неспеша направился к кучке праздношатающихся итальянцев у портика. А все-таки хорошая страна! Главное, по сравнению с окружающими он здесь выглядит высоким…

Вдали загромыхало, упали первые капли. Пэдуэй ускорил шаг. Плащ плащом, но было жаль новую шляпу. Двенадцать тысяч лир!

Ослепительная молния расколола небо над площадью пополам. Следом обрушился чудовищный удар грома, и тут же из под ног ушел асфальт. Мартин, ослепленный вспышкой, будто завис в тумане. Потом что-то ударило в подошвы с такой силой, что он едва не упал.

— О ч-черт!

Перед глазами наконец прояснилось. Дождь хлестал вовсю, и Пэдуэй, выбравшись из какой-то ямы, побежал под портик Пантеона. Стояла такая темень, что не мешало бы уже включить освещение. Однако фонари не горели.

Пэдуэй с удивлением отметил, что красный кирпич ротонды местами покрыт мраморными плитами. Не иначе как результат тех реставрационных работ, на которые сетовал Танкреди.

Безразличным взглядом Пэдуэй скользнул по фигуре случайного прохожего. Потом глаза его округлились: на мужчине вместо плаща и брюк была грязно-белая шерстяная тога.

Странно. Впрочем, если человеку хочется носить тогу, это его личное дело.

Мартин повернулся…

Под портик, укрываясь от дождя, забежало довольно много людей — все до единого в тогах, некоторые еще и в накидках. Кое-кто без особого любопытства поглядывал на Пэдуэя.

Когда через несколько минут дождь утих и небо очистилось, Пэдуэй впервые испытал настоящий страх. Дело было не только в тогах. Сам по себе этот факт, каким бы странным он ни казался, вполне мог иметь разумное обьяснение. Но подобных фактов было такое множество, что все сразу они не укладывались в сознании.

Вместо асфальтовой мостовой — грубо отесанные каменные плиты. Площадь по-прежнему окружали дома — однако совсем другие. А здания Сената и министерства связи — отнюдь не маленькие строения — попросту исчезли.

Изменились и городские шумы. Вдруг смолкли громкоголосые клаксоны такси. Такси вообще не было. Зато медленно и со скрипом протащились по улице Минервы две повозки.

Пэдуэй принюхался. Чесночно-бензиновый букет современного Рима уступил место богатейшей симфонии запахов деревни, где главная — и наиболее благородная — партия принадлежала, безусловно, лошади. В воздухе чувствовался и аромат благовоний, плывущий из Пантеона.

Появилось солнце. Пэдуэй вышел под его лучи и задрал голову вверх. Портик по-прежнему венчала надпись, приписывающая величественное строение Агриппе. Украдкой оглянувшись по сторонам, Мартин шагнул к ближайшей колонне и ударил по ней кулаком.

И скривился от боли, содрав в кровь кожу с суставов.

«Я не сплю. Для сна все это слишком реально и осязаемо. А если я не сплю, значит я сошел с ума…» Но исходя из такого предположения, очень трудно выработать логичную систему действий.

А эта теория, которую излагал Танкреди… Так что же, он на самом деле провалился во времени, или произошло нечто такое, что заставило его вообразить будто он провалился во времени? Идея провала во времени Пэдуэю активно не нравилась. От нее попахивало метафизикой, а Мартин относил себя к убежденным эмпирикам.