День шпиона и кое-что о птичках - Яр Туди

Давным-давно, далеко-далеко, в неизвестном науке измерении…. (и все совпадения с событиями на Земле, прошлыми и будущими, безусловно, случайность)

— Пожалуйста, довольно! Пожалуйста-аа!

Крик звучит нестерпимо-резко, невозможно понять, мужской голос или женский. До чего отвратительные звуки! Это просто неприлично, так себя вести! Даже в чудовищных обстоятельствах — все равно, гадко! Совсем позабыть всякое достоинство… стыд… Фу!

В горле скрипнуло, вой захлебнулся на высокой ноте — когда так больно, горло отказывается кричать.

Одновременно разрываться, терять мысли, слепнуть от боли — и брезгливо содрогаться, слушая собственные взвизги… Это невозможно! Невозможно!

— Ну вот, сейчас опять отключится. Так же невозможно! Сколько времени?

Эти двое раздражены и устали, тот, что помоложе, даже зевает. Говорят на своем языке, ничего не поймешь. Только это слово, время, зии… Она знает это слово. Опять повторяют и повторяют свои вопросы, и каждый сопровождается всплеском боли, от которой заходится сердце и уши режет собственный визг — ну, сколько же можно, почему нельзя умереть прямо сейчас…

— Сколько времени-и-и!

— Да она уже не соображает! Веревку отпустить! Дайте воды! — Резко командует еще кто-то. — И покажите ей это.

— Смотри сюда! Отвечай! Ну!

В глазах немного светлеет, но почему-то нападает нестерпимая тошнота. На желтоватом листке перед лицом колышутся и расплываются знаки. Вопросы примерно те же — с каким поручением ехали, к кому, сколько людей было с ними… Это еще что… А-а, наверное, предыдущая запись на бумажке не смыта… Она невольно усмехается — стихи! Да еще — о чем!

Темен рассвет, но сквозь облака

Светом надежду дарит мне звезда.

Бледнеет, угаснет она вот-вот…

Но это значит — солнце взойдет!

— Я не могу! Поймите же, не могу я-а-а-а!

Знаки разбегаются, она уже не может понять, сколько глаз сейчас смотрят на нее, когда комната — ужасно тесная, с черным кривым потолком, и без окон, и пол земляной — гадкая комната, успела наполниться людьми. Они быстро переговариваются на монотонно звучащем чужом языке, на нее обращают меньше внимания, чем на стол с бумагами. Это кажется ей еще унизительнее, чем если бы разглядывали… Она, похоже, все-таки потеряла сознание. Потом, когда боль опять ринулась к зениту, так, что в глазах стало ясно и голова вмиг очистилось от тумана, — комната опустела, лишь хлопает дверь. Они… Они все ушли! Никто больше не ослабит веревку, не польет воды на лицо, даже если она выдаст все тайны, и ответит на все вопросы, и будет умолять их, обещая сделать все, что угодно… что они пожелают… Она умрет от боли! Пальцы… они, кажется, шевелятся — тиски отпустили, поэтому так больно. Она не хотела двигать пальцами, они сжимаются сами… без ее воли… От нахлынувшей тошноты она закашлялась, и кто-то внизу начал кашлять тоже — тяжело, надрывно, так, что слушать мучительно. Наверное, ему легкие отбили — подумалось ей, она скосила глаза, пытаясь разглядеть — может, это кто-то из наших? Она видела, как убили Пинга, и Чжу лежал с разрубленной головой. Или это один из тех двоих? Нет, вряд ли…

— Кто вы? Они били вас?

— Нет, я упал…

Голос был сипловатым, севшим, и звучал устало. Он боится их… Боится даже сказать, что его избили.

— Вы… — А, что теперь скрывать, им и так известно…

— Вы тоже… вы за справедливость и веру?

— Я-то? Я просто разбойник, барышня. Сидел в тюрьме, только вышел — и вот! Такая незадача…

В голосе незнакомца звучала печальная ирония. А сам он, наверное, из северных земель — говорит на столичном диалекте, да вот слова выговаривает иначе, чем это принято в центральных областях, откуда она родом. Синие озера вдруг заплясали бликами в ее глазах, она заплакала, но уже не от боли. Теплая земля, пронизанная нитями каналов и речушек, розовые и белые лепестки в струящейся серебристой и синей, все еще мутноватой после дождика, журчащей по оврагу весенней воде. Как светлые, веселые крошечные лодочки, крутятся и уплывают… бегут все дальше и дальше, до самой реки, а то и до большого, огромного бескрайнего моря, бабушка когда-то рассказывала о нем… Бабушка… Бабуля…

Говорят, дед очень любил жену. Он действительно переменился после бабушкиной смерти, как-то высох, не только внешне. Ни одного ласкового слова от него никто больше не слышал. Кроме дедушки, у нее не осталось никого из родных, она так старалась, но дедушка и раньше ее не замечал. Теперь никогда больше… Никогда..

— Барышня, барышня, что вы так плачете-то? Что-то вам на ум пришло?

— Вы понимаете, что значит "никогда"? Понимаете вы?

— Никогда… Как же не понять… Жестокое слово… Не повезло нам с вами, так ведь?

— Не повезло — это вам! — запальчиво выкрикнула она, забыв о дурноте. — Мы сражались. Когда сражаешься, порой приходится терпеть поражение, но есть другие! Они не оставят дело, до всех у них руки коротки! Думаете, есть лишь одна ставка, которую взяли в кольцо? — Как фальшиво это звучит, сплошь штампы. Неужели ей нечего сказать, неужели она не может объяснить?

— Наши люди… люди, которые нас поддерживают… они повсюду…

Ее голос становился все тише, но она упрямо пыталась продолжать. — Мы… мы все вместе…

— Э-э, барышня! Вы бы об этом говорили поменьше, разве не знаете — "у неба есть глаза, у земли — уши". Про подсадных-провокаторов не слышали?

— Я, по-вашему, провокатор?

— Нет, я так не думаю, и все же… Осторожнее бы надо, барышня.

Теплые, сильные ноты звучали в его голосе, и хрип с одышкой не могли их стереть. Вслушиваясь в его слова, отвечая ему, она, пусть на секунды, но забывала о судорожно сжимающихся, будто выгрызаемых невидимыми зверьками пальцах. Хотелось говорить с ним еще, а то вот-вот опять накатит смертельная безнадежность, тоска, что хуже боли.

Он, словно догадавшись, прервал молчание.

— Барышня… Вы не задумывайтесь сейчас, задумываться — лишь силы терять. Пока мы с вами живы, не надо отчаиваться. Жизнь — она такая штука — раз! И все повернулось наоборот, как в зеркале.

Он опять закашлялся, и долго, долго не мог перевести дыхание.

— Больно, да?

Глупо так говорить, но сочувствие было искренним, он ведь поймет…

— Больно — это ничего… По-настоящему плохо — это когда уже не больно, помните старую поговорку? Я как раз об этом — пока от вас чего-то… он не то кашлянул,