Крепостной Пушкина 2 - Ираклий Берг

Степан. POV

Решение сбрить бороду далось нелегко. Важно было не допустить ошибку. Явиться на глаза императора в крестьянской одежде, причём крестьянской нарочито, уже не казалось хорошей идеей. Первые мысли, воображение рисовавшее картину умиления сурового царя, всё то что виделось первым расчётом, всё отступало перед соображением не желать и не ждать ничего хорошего. Чем больше я размышлял, моделировал предполагаемую сцену, ставил себя на место государя, тем меньше верил в успех подобного хода.

Во-первых, здесь встречают по одёжке, это факт. Одежда есть форма и содержание. То, кем человек является в строго иерархическом обществе. Её нельзя снять и враз стать другим человеком. От вас попросят не кривляться и одеться подобающим образом. В лучшем случае. Нам, крестьянам, проще, а вот у господ офицеров расстегнутая пуговица может отправить его неловкое благородие на гаупвахту. Но люди есть люди, всегда найдутся стремящиеся выделиться, подчеркнуть индивидуальность через внешний вид. Немного отличная от других прическа, особенный пошив, материал. Разрешённое украшение. Но нельзя и перегибать. Однажды, в другой жизни, когда я был весёлым дембелем погранотряда «Московский», кое-кто допустил оплошность и наказали всех. Порвали дембельские альбомы перед строем и сильно сократили украшения формы «швейных войск».

Следовало одеться так, чтобы и вид оставался крестьянский, и указывал он на стремление перестать им быть, то есть к лучшему. Не самая сложная задача для Петербурге. В нём добрая треть сезонных отходников одевалась на немецкий манер, не говоря о горожанах. Даже купцы не брезговали. Да и я был, в общем-то, «под немца», следовало только усилить. Новый сюртук, укороченная сибирка, новый жилет из атласа с воротником, новые штаны и сапоги. Прощай, верный малахай, настало время окончательной победы картуза.

Из зеркала на меня смотрел типичный мещанин. Что выйдет если сбрить бороду? Отсутствие бороды — признак господского сословия. Офицеры не носили бород, только усы. Чиновники носили и то и другое, им пока позволялось. Сбрить всё или усы оставить? Проблема была ещё в том, что я не видел здесь никогда собственного лица без бороды. Впрочем, это послужило причиной усы сразу не трогать.

Цирюльник выполнил работу хорошо, теперь я выглядел похожим на артиста Соломина из фильмов о приключениях Холмса. Забавно, знай я это раньше, давно бы побрился. Может быть выучиться на доктора? Нет, нельзя, доктора сейчас презираемый вид. Стать исключением? Личным медиком Николая? Занять историческое место знаменитого Мандта? Заманчиво. Этакий серый кардинал со скальпелем. Вскрытие показало, что князь Негодяев умер от вскрытия. Да только в следующем десятилетия у Николая умрут две или три дочери, и никто ничего не сможет сделать. Смогу ли я? Вряд ли. Впрочем, то будущее условно, чего оно стоит когда настоящее изменилось?

Во-вторых, и это было важнее, просить что-либо самому не следовало. Не тот человек Николай. Не откажет, но и более ничего от него ждать не придётся. Математик он. Должен — уплатил. И забыл. Мне предстояло разыграть свою партию, и не хотелось прогадать. Нужно было повести дело таким образом, чтобы у царя осталось чувство обязанности к определённому человеку, ко мне то есть. Как это сделать?

За этими мыслями я зашёл к барину. Пока ещё барину. Пушкин завтракал поздно и принял меня за уставленном тарелками столом.

— Овсянка, сэр? — спросил я его, не желая расставаться с милым образом Ватсона. Или Берримора? Но тот был с бородой.

— Что? А? Нет, блины с икрой. Степан, это ты?!

— Я, барин. Как вам?

— Не узнать. Совершенно другой человек. Знаешь, тебе идёт.

— Тоже так думаю, барин. Я к вам по серьёзному делу, Александр Сергеевич.

— Что-то случилось? — поэт насторожился и не донёс блин до рта.

— Не пугайтесь так, Александр Сергеевич. Я лишь подумал, что время пришло.

— Какое время?

— Получить от вас вольную. Вы обещали.

— Уверен, Степушка?

— Уговаривали. Ругали. Настаивали. Грозили.

— Точно-точно уверен? Не пожалеешь?

— Читали драматические речи. Руками размахивали. Спорили. Взывали к небесам.

— Ну ладно, ладно. Обещал — выполню. Али ты моему слову не веришь?

— Как можно, ваше высокоблагородие. Не верил бы — не пришёл.

— Хочешь к императору явиться не крепостным? — догадался проницательный поэт.

— И это тоже, Александр Сергеевич.

— Что же. Слово давал. Не нарушу. — Пушкин отложил недоеденный блин, поднялся, подошёл к бюро (завтракал он в кабинете) и извлёк из него документ.

— Держи, Степан сын Афанасиевич.

— А…

— Давно подписано, я ведь говорил. Всё ждал когда дурь твоя закончится.

— Никогда, Александр Сергеевич. У меня её с запасом. Но спасибо.

— Садись за стол тогда уж, вольный человек Баранов.

— Хм.

— Подумай вот о чем. Так ли тебе нужна вольная сию минуту? Да ты ешь, ешь. Видишь здесь сколько. Один не справлюсь.

— Что вы имеете в виду?

— Ну так нас награждать будут. Тебя и меня. Меня и тебя, если быть точным. И министра. И ещё человек десять. В первую очередь. Не выйдет ли так, что я поперёк батьки лезу? Царь тебя наградит, но… не опережаю ли я его? А, впрочем, пустяки.

— Блины превосходны, Александр Сергеевич. Нет, не думаю. Не опережаете. Это ведь естественно. Барин увидел как его крепостной совершил доброе дело, да и дал тому вольную. На радостях. Кстати, о вольной…

— Что такое?

— Я теперь кто? Государственный крестьянин?

— Да.

— Хороша воля.

— А ты что хотел? Княжеский титул? Не в моей власти, собрат-поэт. Я бы дал, конечно.

— Благодарстаую. Я бы отказался.

— Отчего так?

— Князь Баранов! Звучит специфично.

— Да уж. Но бывает и хуже.

— Однако, — возразил я после некоторого раздумья, — это изменить как раз в вашей власти.

— Каким образом?

— Самым простым. Изменить мне фамилию.

Пушкин хлопнул себя по лбу.

— Как я сам не догадался? И какую фамилию желает вольный человек Степан сын Афанасиевич Баранов? Овечкин? Кроликов? Петухов? Козлов? Никита рассердится, впрочем, нельзя.

— Петухов не надо. И Никиту сердить тоже не след.

— Миллионеров? Стихоплетов? Хитрованов? Ухватов? Прихватов? Ты выбирай, Степан, не стесняйся.

— Теряюсь в раздумьях, Александр Сергеевич, никак не выберу между Мортиров и Гаубицин. Единорогов ещё нравится. Лафетов тоже ничего.

— Малахаев? Фляжкин? Прихлёбов?

— Бородач.

— Скорее Безбородов. — прыснул со смеху Пушкин. — Усачёв? Усатов?

— Знаете что. Может быть…Баринов? Почти то же самое. Разница в одну букву. Удобно и запомнить легко.

— Ловко придумано. Ловкач подошло бы больше. Или Ловкачев. Степан Афанасиевич Ловкачев. Но Баринов тоньше. Ты прав, Стёпа. Будешь Баринов. Тогда точно решат, что ты из внебрачных.