Летнее Солнцестояние - Уильям Хорвуд

Брекен родился апрельской ночью в теплой темной норе в глубинах исторической системы Данктонского леса. Ребекка была старше его на шесть кротовьих лет. Мы хотим поведать вам историю их любви — любви и борьбы за эту любовь.

Подлинная история восстанавливалась по целому ряду источников. То, что ее вообще возможно рассказать, представляется не меньшим чудом, чем она сама. В этой связи нельзя не упомянуть еще одного крота, блаженного Босвелла Аффингтонского, без которого Брекен и Ребекка умерли бы вместе со своей легендой, — сказание о них, обратившись в обычную любовную историю, кануло бы во тьме времен. Однако здесь мы имеем дело с чем-то неизмеримо большим, и лучшее подтверждение этому, — записи Босвелла, на основании которых и написана эта книга.

Существуют и другие источники — одни хранятся в библиотеках Священных Нор, другие вырезаны на отдельных камнях или жен бытуют и поныне в форме легенд и сказаний тех систем, из которых вышли три этих крота. Впрочем, рядом с опусом Босвелла источники эти представляются чем-то второстепенным.

Если бы не увлеченность и энтузиазм летописца, мы забыли бы о Брекене. однако, не будь Бремена, Босвелл вряд ли сподвигся бы на создание столь монументального труда.

Без Ребекки же рассказывать было бы просто не о чем.

Помяните же добрым словом трех этих кротов, которым выпало жить в те непростые времена.

Сентябрь. Дождь, хлынувший из огромной черной тучи, омыл пастбища, взбежал по склонам Данктонского холма и, наконец, добрался до буков и дубов самого Данктонского Леса. Ветер набросился было на деревья, что принялись раскачиваться и хлестать друг друга мокрыми ветвями, но вскоре утих, дождь же все лил и лил. Вода стекала ручейками по стволам деревьев, превращая прелую прошлогоднюю листву в пропитанный водой холодный ковер.

Какой стоял шум! Однообразный, неумолчный шум дождя, в котором тонули все прочие звуки — торопливые перебежки лисицы, кроличьи метания, кротовьи потасовки. Все попрятались по норам. Под этим нескончаемым дождем лес походил на забытый, заброшенный туннель.

Все кроты, кроме одного, находились сейчас глубоко под землей, куда они скрылись от дождя и шума. В своих теплых темных норах они могли не бояться никого и ничего.

Лишь одинокий Брекен не прятался от непогоды. Он застыл на вершине холма среди огромных буков, которые грозно закачались не ветру перед тем, как пошел дождь, но тут же сдались и теперь стояли совершенно недвижно — потемневшие, промокшие.

Туннели с их постоянными драками и острыми когтями соперников остались далеко внизу. Сейчас Брекен сидел у подножия громадного Камня — странного одинокого утеса, молчаливо и величаво возвышавшегося над самой верхней точкой леса. Серый, твердый, покрытый странными наростами камень простоял здесь не один десяток миллионов лет. Немало подобных камней разбросано по холмам южной Англии, это — останки того монолита, который некогда покрывал собою все меловые отложения. Камни — частички древней массы — сохранили ее ритм, наполняющий их великой тайной, которая ощущается всеми живыми существами. Некоторые существа, например кроты, стали обращаться к ним в те минуты, когда сердца их преисполнялись благодарностью или изумлением, страданием или болью, или — как это было сейчас с Брекеном — когда жизнь их обретала новые смысл и направление.

Он сидел здесь давно. Изменчивое сентябрьское небо, поражавшее с утра своей ясностью и глубиной, вскоре наполнилось легкими белоснежными облачками, затем его стало затягивать мрачными грозовыми тучами. С замиранием сердца взирал он на отдаленные вспышки молний, которые, впрочем, не казались ему сперва такими уж яркими, внимал раскатам грома, странным образом проникавшим ему внутрь. он чувствовал, что ненастье становится все ближе и ближе, видел, как сходятся над ним темные мрачные тучи. Внезапно налетевший ветер взъерошил его шерстку, и тут же хлынувший с неба ливень сделал ее черной и блестящей.

Он исчез, он потерял себя среди стихий — лавы стали древней, как мир, землей, шерстка — небом, мордочка — ветром и ливнем. Брекен забыл и думать о том кротовьем обличье, которое он привык считать собственным своим образом, — он уже не крот, но частичка всего… Потоки дождя окончательно смыли с его души тщетное желание, с которым ему пришлось столько бороться, — стать таким же кротом, как и все остальные, драться, набивать брюхо червями и радоваться жизни.

Когда смеялся он, они молчали. Впрочем, здесь, под дождем, все это не имело значения. Он лежал недвижно, словно корень бука, а они — там, внизу, — бились и боролись друг с другом. С его черной блестящей шкурки на листья стекала вода, и он знал — мир будет таким всегда. Однажды, когда в зарослях папоротника он стал искать луч солнца, они занервничали и напомнили ему о том, что в небе прячется сова. Так было, и так будет всегда. Три долгих кротовьих года провел он в одиночестве и молчании, борясь с желанием бежать вниз и поселиться вместе со всеми. Дождь окончательно мыл все эти соблазны. Кротов, которые подобно ему любили бы солнце и ненавидели когти, не существовало — во всяком случае, в системе Данктона таких не было.

Камень клонился к далеким холмам и долинам, которых кроту с его слабым зрением не дано было увидеть. Он словно указывал на запад — туда, где находился Аффингтон. Крот чувствовал мир, лежавший вне пределов его видения, как чувствуют кожей тепло солнца, и мир этот представлялся ему куда большим, чем система, в которой он родился, и которую сейчас, в грозу, решил оставить навсегда.

Он сидел так долго-долго, пока не почувствовал, что из-за пролесков за ним наблюдает другой крот. Брекен нисколько не испугался и тут же забыл о его существовании, задумавшись над тем, почему с приближением вечера небо становится не темнее, а светлее. Уж не было ли это связано с тем, что дождь утихает?

Он не ошибся. Мрачные грозовые тучи начали расступаться, освобождая место белым воздушным замкам. Дождь стал совсем редким, с деревьев, окружавших Камень, то и дело срывались крупные камни…

Вспомнив о кроте, укрывшемся за пролесками, он посмотрел на него без страха и без особого интереса. Оказалось, что это самка, которая была чуть постарше его самого. их разделяло немалое расстояние, и он скорее почувствовал, чем увидел ее смущение и беспокойство. К его немалому изумлению, кротиха не проявляла ни малейших признаков агрессивности, хотя имела такие же, как и