Крымский цугцванг-1 - Михаил Леккор

часть I

Дмитрий Сергеевич Романов, которого за звучную фамилию и еще за величаво-надменное поведение на работе и в быту за глаза, а близкие доктора наук и в лицо называли Дмитрием VI Романовым, сегодня опаздывал на работу.

Это его смущало. День был присутственный и потому в институте, как говорится, предстояло быть и без всяких рассуждений. А он задержался в пути и теперь явится с опозданием. Не смертельно, но щелкает по самолюбию. Он что, виноват, если из-за снежной бури троллейбус останавливался на каждом метре. А ведь его нередко считали эталоном облика научного сотрудника.

И день был как день — 11 января 2051 года. Ничего необычного, чтобы попытаться найти отговорку.

Забывшись, он выпрямился в троллейбусе во весь рост и сделал надменно-каменное лицо. Кроме как величественным это телодвижение назвать было нельзя. Еще бы! Когда в движение приходят почти два метра мяса и костей в массе покоя около ста килограммов с соответствующей мимикой и осанистой бородой, в которой виднелась редкая благородная седина, остается только удивляться, почему на пальто этого индивидуума нет горностаев, символизирующих, как известно, царское происхождение.

Но нет, так нет. Дмитрий Сергеевич вот уже третье десятилетие работал в Институте Российской Истории Российской Академии Наук (ИРИ РАН). Врос в него так, что, кажется, всегда в нем был.

Работал сначала аспирантом, потом кандидатом наук, а в последние семь лет — доктором исторических наук. Судьба проторена, страдать по поводу неудачной жизни не стоило. Не дворник, и не продавец пепси-колы.

Правда, его взгляды не совсем способствовали карьере. Романов, хоть и работал в институте РОССИЙСКОЙ истории, предпочитал заниматься историей всеобщей, являясь по взглядам, как бы это сказать помягче, отнюдь не славянофилом и ура-патриотом. Именно надо подчеркнуть — не западником, не англофилом, как ошибочно о нем говорили его заклятые «друзья». Просто он считал, что Родина она есть Родина, где бы ты не родился, но это не значит, что ты должен с пеной у рта расхваливать ее вопреки действительности. И что на Западе многое тоже хорошо, а еще больше есть гораздо лучшего, чем в России. И судьба России идти именно путем Запада, как бы не обругивали ее иной раз россияне.

Не в силах сопротивляться своим взглядам, но сообразуясь с тематикой института, Дмитрий Сергеевич занимался англо-русскими отношениями. При чем симпатии его зачастую были на стороне именно Англии, а отнюдь не родимой отчизны, как бы она не называлась на протяжении XIX-XX веков. Как-то находились у него оправдания для многих поступков гордых бриттов вопреки официальной трактовке англо-русских отношений и к вящему негодованию некоторых представителей российской общественности и ученых. И что еще хуже — к негодованию государственных чинов.

— Как же так, — вопили они, одетые в костюмы лучших западных модельных агентств, — наша горячо любимая и единственно ценимая Родина может ошибаться или даже вершить коварства? Бессовестный интеллигентишко, неблагодарный, взрастили его на широкой народной груди, а он ее кусает.

Романов слушал их хрюканье спокойно. Эти лжепатриоты, готовые за чины и деньги хвалить или ругать кого угодно, лишь бы была отмашка, его не трогали. Аргументы доктора наук, отточенные и логичные, были научно непробиваемые, и противникам оставалось только сжимать кулаки и истекать слюной, слушая или читая достопочтенного старшего научного сотрудника. А потом вежливо материть в коридорах власти и на экранах телевизоров.

Ну и что? Он тоже любил Родину и, как ему думалось, ничуть не меньше их. И потому не прикрывал ошибки правителей всех цветов «великой и могучей».

Тем более, и это он особенно подчеркивал, он высоко оценивал западную цивилизацию (но не в ущерб России!), а вот западные правительства больше отрицательно, чем положительно. Дмитрий Сергеевич вообще не любил чиновников всех стран, считая их трутнями и паразитами. Хотя и здесь российские политики умудрились отличиться.

Так что «любовь» была взаимной.

Впрочем, по большому счету ему было на все наплевать. Времена были не те, зажимать рот инакомыслящим властям в полной мере уже не удавалось. Это при Брежневе и Путине, если уж становился неугоден, то приходилось ставить на себе большой жирный крест.

Теперь же, когда отношения с Западом ухудшались, он скромно работал, пропадая в архивах и библиотеках. Когда улучшались, то на волне эйфории выпускал две-три монографии или крупных статьи в солидных изданиях. И к началу очередного оледенения опять опускался на дно. Ничего, на пятом десятке жизни на его счету было около десятка книг и более ста статей. Тем и жил.

Когда он оказался у дверей института, было около десяти. Опоздал на час. Охранник у турникета, как показалось, посмотрел на него насмешливо. Да, если дирекция захочет, то сегодня может отыграться за те проблемы, которые он ей постоянно находил. И не придерешься — нарушение Трудового Кодекса. Так что верти дырку для очередного выговора.

Кабинеты сектора Истории России ХХI века, в котором он работал, были полны народа. Все уже на месте, только он на подходе.

— Дмитрию Сергеевичу, Сергеич, привет, многие лета многомудрому Дмитрию, — раздавалось со всех сторон. Романов торопливо раскланивался, пожимал протянутые руки.

Разделся, отправился к заведующему сектору Щукину, который сидел на своем месте и выражал на немного одутловатом лице недовольство. Правильно, если все сотрудники будут опаздывать на час, какой бардак начнется. Придется каяться.

— Дражайший Николай Аркадьевич… — начал Романов, как ему казалось смирено, а на самом деле весьма надменно.

Но заведующий прервал его, не обращая внимания на полутона:

— Ты куда пропал? Тебе уже три раза звонили из приемной директора. Ищут. Домой звонили. В общем, приказано найти тебя в любом состоянии и срочно отправить к ним.

Дмитрий Сергеевич был озадачен. Всяко бывало. В лучшие времена раскланивались. В худшие разругивались. Но вот так — срочно и немедленно, еще не было ни разу. Его повесят за шею на пеньковой веревке?.. Ему повесят на шею орден?

Вот ведь дилемма.

— М-м? — спросил он заведующего. Тот был хоть и начальник, но мужик свой, не любящий ходить по головам и легко делящийся крохами информации, доходящей до него.

— Ни малейшего понятия, — покачал головой Николай Аркадьевич Щукин, — иди, сам узнавай. Любишь гордыней блистать, вот и получай по оной.

Что же делать, Щукин был прав. Дмитрий Сергеевич, надев на лицо смиренное выражение, поправил условную власяницу и