Секретом не был состав ни Первой русской армии Барклая-де-Толли, ни Второй князя Багратиона, но французский капитан прилежно записывал под диктовку русских офицеров эти бесценные сведения, писал быстро, но строчки получались аккуратные, ровные, а буквы — четкие и округлые. Из торговцев, вспомнил Трубецкой, беднягу с детства учили делопроизводству.
Сейчас французу диктовал Чуев. Диктовал он, надо сказать, плохо.
То ли валял дурака и тянул время, то ли на самом деле не был гусар оратором, но, выдавая врагу военные тайны, Чуев путался, сбивался, начинал какие-то истории о своих приключениях на Дунае — не заканчивал, начинал новые, потом, упомянув фамилию очередного своего сослуживца, пускался в пространные рассуждения о его характере, приводил какие-то странные и малопонятные случаи из жизни Изюмского гусарского… — в общем, похоже, все-таки валял дурака, но капитан на него не обижался, лишь время от времени короткими репликами и вопросами возвращая монолог в нужное направление.
Это было странное и не лишенное какого-то специфического очарования зрелище — гусарский ротмистр, нарушающий присягу и выдающий врагу секретные сведения. Сколько бы ерунды ни выливал Чуев на француза, тот все равно заставлял назвать количество людей в полку поэскадронно, маршрут следования полка, планы российского командования на ближайшее время…
Гусар кряхтел, дергал себя за ус, лохматил волосы на голове, но на вопросы отвечал. Насколько мог судить Трубецкой — отвечал точно.
Во время допроса сержант стоял возле двери, держа руки на рукоятях пистолетов, воткнутых за пояс. Просто какой-то флибустьер. Капитан, конечно, верил офицерам на слово, но был, судя по всему, человеком бывалым, старавшимся не пускать события на самотек.
Это не может продолжаться бесконечно, думал Трубецкой, глядя на огонек свечи. Рано или поздно капитан сочтет, что услышал уже все, что знают русские офицеры, потеряет к ним интерес, а поскольку он ничего русским не обещал, то вполне можно ожидать резкого ухудшения ситуации.
Заглянувший в комнату Збышек что-то прошептал капитану на ухо так, чтобы русские не слышали. Капитан кивнул и ответил так же тихо. Прочитать по губам что-либо не получилось, но взгляд, который бросил поляк на Трубецкого и Чуева, не обещал ничего хорошего. Похоже, старик уточнял, скоро ли московитов передадут в его руки. Ну не о видах же на урожай он приходил спрашивать у французского офицера, в самом деле.
Трубецкой также понимал, что тянуть время бесконечно у него не получится. Даже если он своими рассказами о количестве пушек, повозок и запасах продовольствия в русской армии и сможет заинтересовать француза, то судьбу ротмистра Чуева это не облегчит, рано или поздно болтовня гусара капитану надоест, и он отдаст беднягу полякам. Да еще, возможно, заставит подпоручика наблюдать за этим… чтобы окончательно подавить у того всякую мысль о сопротивлении.
Оказаться в плену, в одиночестве, да еще на таких неприятных условиях, Трубецкого совершенно не устраивало. Вообще то, как начали развиваться события после того, как он попал в тело князя, внушало самые неприятные мысли. Какое тут воздействие на историю, какое изменение будущего, если даже само существование князя Трубецкого оказалось под угрозой именно из-за этого самого вмешательства?
И вся подготовка, годы изнурительной зубрежки и тренировок шли собаке под хвост из-за ерунды, из-за того, что князь Трубецкой в момент вселения оказался далеко от своих товарищей… Или они его оставили… отправили с кем-то в госпиталь, но эти кто-то подпоручика не довезли — бросили. Ограбили и бросили, на войне бывает всякое, особенно при отступлении.
Отступление все спишет. Так было во все времена, так было, наверное, в июне тысяча девятьсот сорок первого в этих же местах, так происходит и в июне тысяча восемьсот двенадцатого.
Если Чуева капитан отдаст полякам, то шансов выбраться из этой передряги у Трубецкого не будет вообще. Правда, и сейчас он не видит гарантированного выхода. Бросаться на капитана? Сержант, не задумываясь, разрядит в него один из своих пистолетов… да и капитан не выглядит слабаком — худощавый, но крепкий, с уверенными движениями и пронзительным взглядом. За пояс у него тоже заткнут пистолет, на боку сабля…
Судя по эполетам — правому с бахромой и левому голому, — капитан из штабных, но, похоже, в штабе он показывается нечасто. Специальной разведывательной службы в армии Наполеона, кажется, не было, но такие вот самородки, натасканные на выполнение специфических заданий, имелись наверняка.
Да и что, собственно, значит — имелись наверняка? Вот он сидит, водит гусиным пером по листу бумаги. Живой и опасный. Умный и смертоносный. Пора уже привыкнуть… понять, что это не отвлеченные рассуждения на тему «может быть или не может», это правда, это реальность, единственная реальность, которая имеет значение для князя Трубецкого-первого, подпоручика Семеновского полка…
И еще нужно забыть на время глобальную задачу, которая поставлена перед ним, а сосредоточиться на главной сейчас — выжить и возвратить себе свободу. Выжить и сохранить. И только потом…
— Я больше не могу, — сказал ротмистр.
Трубецкой вздрогнул, возвращаясь к той самой, важной для себя реальности. Насторожился, боясь, что ротмистру надоело прикидываться дурнем и что сейчас он начнет совершать глупости… Но нет. Ротмистр потребовал, чтобы его отвели «до ветру», он больше не может терпеть. Вот честное слово благородного человека — целый день терпел, в телеге пока везли, и вот сейчас. Ну не в чекчиры же оправляться, господа!
Капитан отложил перо и внимательно посмотрел на Чуева, тот скорчил гримасу, которая должна была означать: все, больше не могу. Никак не могу, сдерживаюсь только из чувства благопристойности и благодаря нечеловеческой силе воли.
— Мне нужно напоминать вам о данном слове? — спросил капитан.
— О побеге? Даже обидно! — Чуев оглянулся на Трубецкого, словно ища у него поддержки. — Русский офицер дал слово — и никто не сможет его от этого слова освободить. Да если я в полку скажу, что бежал, нарушив обещание, то со мной никто разговаривать не станет… У вас разве иначе, господин капитан?
— У нас — точно так же, — сказал француз. — Данное слово — свято…
Вот потому-то ты и не обещал нам ничего, господин капитан, мысленно съехидничал Трубецкой. Если бы он сейчас находился в своем собственном теле, то мог бы одним прыжком достать капитана, сделав пару финтов, уйти от выстрелов сержанта… Это если бы он был в своем собственном теле.
А так…
Мозг в экстремальной ситуации не управляет телом, места для рассуждений и размышлений не остается, работают только рефлексы, выработанные бесконечными тренировками. Можно заставить тело князя Трубецкого прыгнуть через стол на французского капитана, но как оно поведет себя после этого… Главное в такой ситуации вовсе не сила, гораздо важнее — скорость, в том числе — скорость принятия решения и скорость подчинения тела.
