Самолет под завязку нагруженный горючим тяжело взлетел, гремя на плохо разровненном поле и натужно ревя двигателем, набрал высоту и двинулся на восток в сторону фронта.
Снова так знакомо тарахтит движок самолета и я, дико замерзая от пронизывающего холодного воздуха, в душе ругаюсь и вспоминаю авиалайнеры нашего времени, теплые салоны, милых и очаровательных стюардесс. Ненашеву, лежащему в специальном сигарообразном контейнере, закрепленном под крылом, было намного комфортнее — там хоть не дует.
Несмотря на холод, неудобное сиденье и вообще полное отсутствие комфорта, неожиданно для себя задремал — сказывалась нервотрепка последних дней, и резко проснулся только тогда, когда изменился звук работающего двигателя самолета. Встрепенувшись и подавив панику, почему-то показалось, что мы падаем, стал оглядываться и с некоторым облегчением увидел, что самолет вполне спокойно заходит на посадку и при этом взлетное поле подсвечено цепочкой огней.
Касание, удар, снова удар, но деревянный летательный аппарат выдержал и, подскакивая на кочках, стал сбрасывать скорость и через некоторое время уже остановился, все еще ревя мотором. К нам уже неслись несколько человек, а я на всякий случай положил на колени ПП-2000 с глушителем, который частенько брал на выходы и передернул затвор, на случай непредвиденных сюрпризов. Но тут же подкатил автомобиль, осветив наш самолет фарами, и через несколько секунд на крыло ловко взобрался человек в характерной форме и фуражке василькового цвета и стараясь перекричать рев двигателя почти в ухо мне прокричал:
— Вы капитан Кречетов?
Я кивнул головой. Он повернулся к своим сопровождающим и махнул рукой. Фары погасли, а он еще больше наклонился ко мне и снова прокричал, стараясь четко выговаривать слова:
— Вам привет от Моники Левински.
Я расслабился. Такой тупой пароль могла придумать только Кристина, исходя из ее немного извращенного чувства юмора. Нагнувшись к переговорной трубке, я прокричал пилоту:
— Глуши…
Тот напряженно ожидая команды на экстренный взлет, расслабился и осторожно положил возле себя две гранаты, которые незаметно достал из-за пазухи, ожидая развития ситуации — у него тоже были свои инструкции относительно пассажиров.
Так достававшее меня тарахтенье двигателя разом прекратилось и по ушам, если можно так сказать, ударила тишина. Выбравшись на плоскость, и с нее спрыгнув на землю, я стал расхаживать замерзшие в полете ноги, с интересом оглядывая окружающую обстановку. Для обычного фронтового аэродрома было как-то тихо и безлюдно, хотя где-то на другом конце поля горели огни, и была слышна какая-то возня.
На некотором удалении просматривались обгоревшие останки самолетов, да и в воздухе, не смотря на ветер и легкий морозец, до сих пор витал запах гари. Какая-то чуйка будущих неприятностей неприятно кольнула сердце. Стоящий рядом чуть ли не по стойке смирно встречающий, представившийся лейтенантом госбезопасности Зееловичем, являющийся начальником особого отдела 244-го истребительно-авиационного полка, сбивчиво рассказывал, что полк, в связи с прорывом немцев, в срочном порядке вечером перебазировался на другой аэродром. А тут остались только технические службы, которые на данный момент пакуют последние вещи и взвод охраны. Судя по его заискивающему тону, накачку из Москвы он получил основательную и мои пехотные петлицы его нисколько не вводили в заблуждение — ради простых капитанов, тем более из окруженной группировки высшее руководство не стало бы так накручивать летунов. Ну и ладно, воспользуемся ситуацией и проясню для себя пару моментов:
— Что с самолетом до Москвы?
Лейтенант как-то сдулся, вжал голову в плечи и промямлил:
— Под вечер фрицы отбомбились по аэродрому. Дежурную пару даже поднять не успели…
— И?
— Вон там обломки в конце поля, оттащили, чтоб оставшимся взлетать не мешал.
И неопределенно махнул рукой куда-то в темноту.
— Бомбили взлетную полосу, чтоб полк не смог в воздух подняться.
— Весело тут у вас. Противник далеко?
— По последним данным в двадцати километрах их остановили, но утром снова полезут и шансов задержать на этих рубежах нет. Я здесь и остался, чтоб вас дождаться…
К нам как раз подходил Ненашев, разминая ноги и руки, и как раз услышал окончание фразы и остановился чуть в сторонке, с интересом поглядывая на моего собеседника и прислушиваясь к разговору. Увидев моего спутника, лейтенант замолчал на полуслове, чуть кивнув головой в сторону Ненашева.
— Все в порядке, он свой, — пришлось успокоить сверхбдительного авиационного особиста. И тут же перешел к делу.
— Хорошо. Что делаем дальше? Дозаправляемся и перелетаем на новый аэродром, где базируется ваш полк?
Увидев в свете фонаря, как побледнело его лицо, мне как-то сразу стало понятно, что чуйка не зря беспокоила все последнее время. В Севастополе творится хрен знает что, в котле под Борисполем гибнут люди, в Антарктиде тоже люди загинаются и неизвестно что они выкинут от отчаянья. Пришлось надавить:
— Лейтенант, в чем проблемы?
Он снял фуражку, и сразу было видно, что жест какой-то нервный и обреченно стал рассказывать:
— Большая часть горючего уничтожена при налете немецкой авиации. Последние крохи собрали, чтоб перегнать оставшиеся самолеты.
— Н-да, все интереснее и интереснее. Лейтенант, что вы предлагаете?
— Через час уходит колонна. Я вас доставлю на наш новый аэродром и оттуда уже в Москву.
— В Москву сообщили об изменении обстановки?
— Не успели. Шифрогруппа была эвакуирована в первую очередь.
Ну и что тут говорить? Куда не плюнь, везде клин. И злиться можно только на себя. Я еще раз осмотрел с ног до головы бледного особиста. Парень вроде как и не виноват, вон как пытается все возможное сделать, но идея кататься в составе колонны в прифронтовой полосе с перспективой попасть под налет, как-то не радовала.
— Хорошо. У нас нет другого выхода.
И встретившись взглядом с Ненашевым, сам невесело ухмыльнулся, а ФСБ-шник, как бы издеваясь, пропел:
"Эх, дороги, пыль да туман… Холода, тревоги да степной бурьян…".
И уже по-деловому добавил:
— Что, Сергей Иванович, дальше пехом?
— Ага, самому весело.
Где-то за многочисленными и ухоженными деревьями парка шумел многомиллионный Берлин и люди, не смотря на войну жили, любили, ходили на работу, воспитывали детей и с оптимизмом смотрели в будущее: вера в Фюрера была непокобелима, и доказательством тому вся Европа уже давно работающая на Германию. Кровавая война, которая велась где-то на восточных задворках Империи, серьезно не воспринималась и только похоронные колонки в газетах говорили о том, что где-то гибнут немцы. Большинство считало, что это необходимая плата за восстановленную честь и достоинство Германии. Пока война воспринималась серией блестящих побед, в которых бравые солдаты Рейха разносили в пух и прах орды восточных варваров, и захватывали все новые и новые территории, где вскоре будут расселены трудолюбивые немцы. Но в этом парке, как в неком уголке тишины и покоя пасмурная, промозглая погода и резкое гортанное карканье ворон навевали неприятные ассоциации на двух собеседников, медленно идущих по недавно подметенной дорожке. За деревьями маячила ненавязчивая охрана, создав некую безлюдную зону, где двое высокопоставленных и главное наделенных реальной властью руководителей Рейха могли бы поговорить без лишних ушей, уточняя свои позиции перед экстренным совещанием у Фюрера.
