— Боже мой! Командор фон Верт!
Стоявший за спиной рыцаря Дитрих, тоже почтенных лет крестоносец, никак не младше по возрасту самого Андрея, схватился левою рукою за грудь и спустя секунду, не в силах устоять на ногах, уселся прямо в бадейку. Хорошо, что кипяток из нее был вылит раньше, а то бы бедолага обварил бы себе пятую точку.
«А мужик явно второй срок служит, еще до Каталауна в орден вступил и настоящего фон Верта видел. Вона его плющит и таращит, бедного, как отца Павла в первый раз!»
— Брат Андреас! Хранитель…
Рыцарь наконец поверил собственным глазам и впал на добрую минуту в столбняк, мотая головой, как гужевая уставшая лошадь, сам боясь поверить в увиденное.
Затем неожиданно встал перед бочкой на колени и, к великому удивлению Андрея, с видимым почтением поцеловал его грязную ладонь, лежащую на краю бочки.
— Прости, брат, не признал…
— К-ха! К-ха!
Тошнота подступила к горлу, Андрей почувствовал резкий запах «мазута». Он мучительно закашлял, его снова вырвало. А затем кашель навалился снова, но другой, хрипящий — следствие долгого нахождения в гибельной ледяной купели.
— Дитрих! Баб сюда зови! Быстро согреть его светлость! Горячего вина с корицей и перцем. И мед разогрейте! Горчицу приготовить для растирания! Быстро!
Брат Ульрих все понял правильно и сразу принял неотложные меры. По его лицу промелькнула тень ужаса, причину которой он разъяснил дрожащим голосом:
— Как бы тебя лихоманка болотная не пробрала, брат-командор! Не сгорел бы ты, простыл сильно! Нет-нет, ничего мне не говори, побереги горло! Сейчас тебя помоют и разогреют!
Приказы рыцаря были исполнены молниеносно. Через несколько секунд в комнатенку вбежали три бабенки, по всей видимости, мывшие его раньше, когда он находился в беспамятстве. Одна лет сорока, худая, как шпалина, некрасивая, даже страшненькая, а вот две помоложе, лет 25–30, одна статная, а другая пухлявая, в домотканых, до пола рубашках. Причем мокрых, которые не столько скрывали, сколько подчеркивали все округлости и выпуклости.
— Тереть его светлость без передышки. Водой горячей постоянно мыть! Сильно замерзли они! Вы и так знаете, что делать! А ты приготовь постель и убирайся вон!
Рыцарь отдал команду лязгающим голосом, перехватив крепкой дланью первую, пожилую женщину и силою отправив ее обратно за дверь. А вот оставшиеся бабенки помоложе действительно все знали и умели. Они сразу взяли Андрея в оборот и, скинув рубашки, нисколько не стесняясь наготы, принялись за него с удвоенной энергией.
Терли, скребли почти без передышки, как стахановцы, прямо прилипали к нему своими телесами, пышущими жаром не хуже кипятка, постоянно обмывая чистою горячей водою.
Грязную муть незамедлительно черпали из бочки и уносили два молодых орденца, что краешками глаз постоянно косились на разгоряченные женские тела.
Андрей чувствовал себя султаном в гареме, малейшие желания которого тут же выполняются. Да и выпил немало — вино с пряностями и горячий хмельной мед в него вливали в больших количествах, так что к концу мытья он окосел — пил ведь на голодный желудок и после жуткого стресса.
И самое постыдное, что его организм среагировал на женскую близость самым естественным образом, положенным самой природою, что его сразу изрядно сконфузило.
— Эй, вы, — скомандовал рыцарь женщинам, заметив некоторое смущение командора, стоявшего в бочке греческим Аполлоном, только без фигового листочка на том месте. Да и не спрятал бы там ничего этот лист, поздно, да и размер нужен побольше, — быстро греть постель его светлости! Там все растирания приготовлены, так что все за вами. Пошли отсюда!
Женщины без всякого смущения выскочили из комнаты, но бросили на Никитина такие жадные взгляды, что тому стало неуютно. Он уже понял, что притирания и снадобья будут не самым главным средством в лечении. И с умоляющим взором повернулся к Ульриху, который с помощью оруженосца укутывал Андрея в меховой плащ.
— У меня целибат…
— Он ведь от похоти, брат-командор! — Рыцарь на корню заглушил протестующий писк Никитина. — А тебя лечить нужно! Для того все средства хороши, а мы воины, а не монахи! Не упрямься, твоя болезнь может погубить орден. Ты ведь единственный Хранитель! Так?!
— Так, — вынужден был согласиться с ним Андрей.
— Все разговоры будут завтра, а сейчас я обязан заняться твоим лечением. И я это сделаю, несмотря на твои возражения. Ибо это мой долг перед орденом!
Брат Ульрих говорил настолько непреклонным тоном, что Андрей понял, что если потребуется, то крестоносец свяжет его и отдаст женщинам на растерзание.
Честно говоря, после Милицы это нарушение не выглядело уж слишком греховным — ибо мотивы совсем другие. Так что терзаниями совести он нельзя сказать чтобы совсем не страдал, но определенные неудобства все же испытывал. Да и два матерых вояки сейчас не спускали с него глаз, так что хорошо видели, скажем так, его «активацию».
Но Андрею нужно было сохранить внешнюю благопристойность, не на блуд пойти, а на лечение, ведь это совсем иное дело.
— Хорошо, поговорим завтра, брат Ульрих. Благодарю за заботу, а сейчас ты прав — мне нужно согревание и лекарства. Болезнь совсем некстати, у нас слишком много дел.
Теперь нарочно закашлявшись, прохрипел в ответ крестоносцу Андрей, с нарочитым смирением наклонив голову и сделав к двери такой медленный шаг, будто смертник, пошедший на эшафот…
«Великое дело — вовремя назначенное правильное лечение! Эх, лечили бы так в наше время вместо антибиотиков разных…» — с видимым удовольствием подумал Никитин, ощущая необычайный прилив сил во всем теле.
То ли разнообразные снадобья и притирания помогли, то ли ставшее в здешнем мире богатырским здоровье. Но возможно, и самое энергичное воздействие этих двух милых и ласковых женщин, разогревавших его в прямом и переносном смыслах, всю ночь.
«А ведь еще немцы в войну эксперименты на несчастных заключенных концлагерей ставили по лечению замерзших в арктических водах моряков и летчиков. И пришли к выводу, что самым лучшим средством является женское тепло. А в здешнем мире это хорошо знают, вона как меня полечили, ни кашля, ни насморка!»
Тут он, вспомнив о некоторых деталях этого процесса, мучительно покраснел. О таком он не ведал, хотя считал, что знает порядочно, да и практика большая, а потому пришел в крайнее смущение. Хорошо, что окошко в комнате было маленьким, непрозрачным и в ней царил постоянный полусумрак. А то представительницы слабого пола с немалым интересом бы посмотрели на его багряные щеки и уши.
