Лит опять промолчал. Что за дело простому углежогу до чужого бога? У Лита свой имеется. За Черничным ручьем живет, у сосны кедровой, что молнией тронута. Видеть его впрямую Лит не видел, но советовался частенько. Сосновый бог дурных советов не давал, помогал в меру сил, правда, частенько и сам не знал, как лучше поступить. Но храм в семь этажей, это конечно…
Лит задрал голову, оценивая огромный дом. Два таких этажа, да плюс еще пять? Привирает Жор. Этот-то, двухэтажный какой огромный. Пришлось склонить голову к плечу, читая вывеску, — что за обычай их боком вешать? Намалевано — харчевня «Удачливый возчик». Странные все-таки буквы в городе принято вырисовывать.
— Чего башкой вертишь? Сиди смирно. И так на тебя, на чучело, люди оглядываются, — сердито пробурчал дядька Жор.
Лит замер. Привлекать к себе внимания не хотелось. Вид у углежога совсем лесной — штаны короткие, на коленях уже зашиты-перешиты, места живого нет. Рубашка опять же…
Тут Лит забыл о недостатках своего костюма. Со двора харчевни вышла девушка. Да какая! Из-под платка светлые завитки выбились, щеки румяные. Идет, что плывет, пальчики подол юбки придерживают, от грязной мостовой оберегают. Корзина на локотке висит, плечи покатые, и пониже…
— Они всегда такие округлые?
— Не, только в городе, наверное. Это от чистоты.
— Ага, из зажиточных она. Вон, колечко на пальце.
— Да что кольцо. Ох, раскачивает-то как! Уж не от ветра.
— Точно. Виляет телом. Вот возьмет она тебя пальчиками в кольцах, да этак благородно…
Лит почувствовал, как жар приливает к щекам и ушам. Мгновенно стало жарко. Взгляд от нежной белой шеи незнакомки оторвать было трудно. Вот она, благородная красота…
Жор шумно втянул носом воздух:
— Ах, так твою растак! Ты ж мылся?! Ох, опозоришь! Пошел вон с воза!
Лит соскользнул с корзин, пошел за задком воза, пытаясь ссутулиться, поменьше ростом быть.
— Понаехали деревенские, дышать от них нечем! — немедленно сказал идущий вдоль дома помощник пекаря, и принялся прикрывать тряпицей поднос с пирогами. — Ну и смрад! Эй, дед, валил бы из Кэкстона, и всех своих вонючек с собой забирал. Что босых, что копытастых.
Дядька Жор не ответил, только втянул голову в плечи. Лит, проклиная свою тяжкую судьбу, тащился следом, суетливо поправляя топор за поясом.
— Да успокойся. Сейчас рынок, корзины покидаешь и на волю.
— А покупателя искать? Клык вег-дича, вот он, в тряпице за пазухой. Хоть его сбыть.
— Потом как-нибудь. Побьют ведь.
До рынка оставалось всего ничего. Вон уже проезд на площадь, толчется народ, рыночная стража прогуливается, за порядком надзирает. Дядьке Жору сворачивать левее, там верный человек весь уголь оптом заберет.
— Эй, бродяга! Дохлятину везешь? — бросил коренастый купец, возмущенно зажимая нос.
И дядька Жор, и Лит, сделали вид, что обращаются не к ним.
Но оказалось, неприятности только начинались. На повороте к возу шагнул паломник, требовательно зыркнул из-под капюшона, тряхнул глиняной кружкой:
— На храм, селяне. «Щиток» — на храм.
— С радостью, достойный, — дядька Жор искательно улыбнулся. — Щас расторгуемся, пожертвуем.
— С хорошей сделки еще «щиток» причитается, — нагло заметил паломник.
— Так это… в убыток будет… — жалобно сказал Жор.
— В убыток будет Светлого по совести не почтить, — паломник нюхнул и отшатнулся. — Э, да вы что за отраву в город везете?
— Так это… уголь. Каждый рыночный день приезжаем… — забормотал несчастный дядька Жор.
Как назло рядом возникла пара стражников:
— Чего встали? Не загораживать.
— Так поворачиваем, господин десятник, — Жор суетливо задергал вожжи.
— Пошевеливайтесь!
— Вы, воины, гляньте попристальнее, — негромко сказал паломник. — Тут нежитью несет.
— Как? — стражник потянул носом, замотал головой. — Эй, дед, что в корзинах?
— Так уголь. На каждый рынок…
— Дарковы прихвостни. Магию таят, — убежденно заявил паломник. — Вот этот босяк не человеком пахнет.
Лит и сообразить ничего не успел. Били его не сильно, должно быть брезговали. Дядьке Жору тоже врезали пару раз, чтоб не возражал. Потом воз и рассыпанные корзины остались позади. Лита куда-то вели, подбадривая тычками. От ударов копейных древков сильно заболело поврежденное ребро. Отупел, — не мог поверить, что это его, честного углежога, гонят по улице, подбадривая тычками и пинками сапог. Вокруг орали.
— Дарка поймали! — запомнился восторженный мальчишечий визг.
* * *
Опомнился Лит в каком-то сарае. Из-под двери дуло. Сидеть на тонкой и загаженной соломенной подстилке было неудобно. Сосед, старик, заросший бородой, боязливо отодвинулся в угол. Лит совершенно не обиделся — старикан выглядел бродяга бродягой, все время чесался. Видно, блохи заедали.
Что теперь будет? Лит попытался приладить на место оторванный клок штанов, — продралась одежка совсем неладно, — чуть ли не половина задницы наружу сияла. Что будет-то?!
Ни напугаться до конца, ни обдумать не успел. Криво сбитая дверь распахнулась, вошли стражники. Первым делом, пинками вышвырнули старого бродягу. Было слышно, как старик причитает во дворе. Вошел богато одетый господин с мечом у пояса.
— Этот, что ли? Эй, болван, живо скинул рубаху и сапоги. Ну?
Лит немедля стянул рубаху и разулся.
Господин кинул беглый взгляд:
— Если этот сопляк — дарк, то я — сиятельная ланон-ши. И не так уж сильно воняет. Гоните его взашей.
Старший охранник что-то зашептал на ухо благородному господину. Тот скривился:
— Так углежог или бродяга? Эй, к тебе, оборванец, обращаюсь.
— Углежог, ваша милость, — пробормотал Лит.
Господин пожал плечами:
— Тогда сиди. Хотя цена такому сопляку…
Он вышел. Брякнул засов. Лит ошеломленно уставился на дверь. Машинально шагнул к бочке, зачерпнул ладонью воды, хлебнул, но тут же выплюнул, — ощутимо несло мочой.
Впрочем, свежей водой юного углежога угостили почти тут же. Лит, фыркая, топтался в грязи у колодца, — двое стражников, ругаясь, с силой обдавали из ведра, третий доставал из колодца ведро за ведром ледяную воду.
Вымытого, мокрого до нитки Лита втолкнули в крошечную коморку:
— Жди, вонючка.
Углежог постоял у двери, — у ног натекла целая лужа. Впрочем, попортить в коморке было нечего. Стоял узкий стол, табурет, да грубоватый стул. В углу валялась куча тряпья. Поразмыслив, Лит осторожно примостился на табурете, и принялся оценивать урон, нанесенный штанам. Видят боги, починить одежду будет непросто.
