— Ну и что?
— А то, милостивые государи, — тихо сказал медик, снял и протер пенсне. — Что клен в здешних местах не растет. По крайней мере — последние сорок-пятьдесят тысяч лет. Поэтому я могу со всей ответственностью утверждать, что, проходя через упомянутую уже расселину-дефиле, мы либо переносимся на полсотни тысяч лет в прошлое, что противоречит всем законам физики, либо… — Он водрузил свой оптический прибор обратно на нос, а затем снова зачем-то снял. — Мы в ином мире, господа. На том, так сказать, свете.
В гробовой тишине полковник наклонился к остолбеневшему есаулу и шепнул ему на ухо:
— Вот примерно то, что я хотел вам сказать…
Еремей Охлопков возвращался домой.
Полтора года он не был дома, но ничуть не жалел об этом. Не жалел он также ни о потерянных от цинги зубах, ни о подранном зверем и плохо зажившем бедре, из-за которого он с трудом передвигался, ни о давящем на плечи грузе. Именно из-за этого груза он и провел в тайге безвылазно восемнадцать месяцев, благо рядом с его лачугой бил незамерзающий ключ и можно было не прерываться на странно короткую зиму.
В небольшом, но увесистом «сидоре» Еремей нес главную на Земле ценность, тот самый металл, из-за которого, по мнению Мефистофеля, о существовании которого сибирский охотник никогда в жизни не слышал, гибнут люди.
Он нес золото. Много золота.
Почти полтора пуда тускло-желтого тяжеленного металла в песке и самородках, самый крупный из которых имел размер вполовину кулака взрослого мужчины, были аккуратно расфасованы по кожаным мешочкам. А те, в свою очередь, перестелены пушниной, где-то, может быть, стоившей баснословные деньги, но тут, рядом с драгоценным грузом, всего лишь отлично заменявшей вату. Шестьдесят, без малого, фунтов червонного золота, которые давили сейчас на исхудалые плечи старателя, должны были сделать его богачом, дать вырваться наконец из капкана нищеты, в которой зачахли отец и дед Охлопкова, да и прочие его предки от сотворения мира. Ибо не верил бедняк Еремей, что жил кто-то из его пращуров лучше, чем он. Иначе к чему поперлись бы следом за Ермаком на край света в погоне за призрачным достатком, но так и не обрели его в богатейшем для всех других краю.
«Избу поставлю… пятистенок… — в стотысячный раз мечтал, шевеля губами, скрывающими распухшие беззубые десны, Еремей. — Корову куплю… лошадь… Шарабан справлю… на резиновом ходу… на ярмарку, в Кедровогорск… мануфактуры накуплю, конфект Надьке…»
Больше ни на какие мечты неразвитый мозг неграмотного мужика способен не был, поэтому он снова и снова, как заезженная патефонная пластинка, скользил мыслью по привычному кругу: «Изба… корова… лошадь…» И снова, и снова…
— Стой! — раздалось прямо над ухом, и Еремей, споткнувшись от неожиданности, свалился в траву, выставив перед собой свою ржавую берданку без патронов, на которую опирался при ходьбе, будто на посох.
— Не подходи! — заверещал он, пытаясь откинуть лохматый перепревший треух, сползающий на глаза при каждом движении. — Не подходи, убью!..
— Опусти пукалку-то! — рассмеялся молодой голос. — Ты кто такой, дядя?
Еремею наконец удалось сбросить шапку, и он разглядел своими гноящимися глазами двух всадников на стройных, совсем не крестьянских конях. А также — форменные, лихо заломленные фуражки с голубым околышем, широкие лампасы на галифе и длинные шашки на боку…
«Стражники… — запаниковал Охлопков. — Казаки… По мою душу…»
Он опустил ствол бесполезного ружья, кое-как поднялся на дрожащие ноги и заканючил:
— Господа казаки… Ну что вам надо от бедного прохожего… Отпустите меня Христа ради…
Старший из казаков нагнулся, ловко выдернул берданку из слабых пальцев и с трудом открыл ржавый затвор.
— Тю-у-у!.. Да она не заряжена! Ты что это, лапотник, с ружьем без патронов по лесу шастаешь?
— Да-а… вот… — замямлил Еремей, стараясь не поворачиваться к казакам спиной с мешком, полным золота.
— Вот что, — порешил казак. — Давай, прохожий, топай вперед. Командир разберется, кто ты и откуда. А наше дело маленькое. Пошел.
И мужик поплелся вперед, между двумя неторопливо ступающими конями, кляня себя за то, что вышел в путь так рано. Хотел по теплу до дома добраться, придурок! Ну разве нельзя было потерпеть еще неделюдругую? Что с того, что патроны кончились почти год назад, соль еще раньше и все это время приходилось питаться жареной несоленой рыбой и пить чай из сосновой хвои? Зато еще пару фунтиков золота намыл бы…
— Эй, прохожий? — раздался сзади ленивый голос. — Тебе мешок твой не тяжело тащить? Могу пособить.
Не оборачиваясь, Еремей затряс головой и попытался поддернуть мешок повыше.
— Ну, хозяин-барин… Тащи сам свое богатство… Что там у тебя?
— Злато, наверное, — хохотнул второй казак. — Али серебро.
«Знают! — обожгла охотника мысль. — Все прознали, мазурики! Следили! Ну, теперь все…»
Охлопков внезапно почувствовал, как земля уплывает у него из-под ног, а потом трава вдруг взмыла вверх и так сильно ударила его в лицо, что он полетел в темноту, не успев закончить мысль…
* * *
— Вы кого это притащили? — есаул брезгливо, носком сапога откинул в сторону облезлый треух, закрывавший лицо лежащего перед ним на траве человека — даже через такую же облезлую доху было видно, какой он тощий, буквально кожа да кости. А уж дух от него шел…
— Да вот, вашбродь, — доложил урядник Ляхов. — Едем с Гришаней по лесу, видим этот вот оборванец топает. Смекаем: не наш. Ну и пугнули его. Хотели своим ходом доставить, отконвоировать, стало быть, а он возьми да и шмякнись оземь. Думали, помер, ан нет — дышит. Может, падучая[4] у него?
— Вот, у него было! — второй казак протянул есаулу ржавую донельзя винтовку системы Бердана и увесистый даже на вид мешок с лямками. — А больше — ни крохи.
Коренных принял мешок, взвесил на лямках.
— Что в мешке, смотрели?
— Никак нет, вашбродь!
Не собираясь даже возиться с засаленным шнурком, стягивающим горловину, офицер вынул из ножен шашку и ткнул в грязную мешковину. Сперва из распоротого нутра вылез комок перепревшего вонючего меха непонятной уже расцветки, а потом…
— Так, — распорядился Алексей, подбрасывая на ладони замысловатой формы тяжеленький кусочек желтого металла. — Бедолагу этого — в лазарет, к господину Привалову. И чтобы глаз мне с него не спускать! А мешок этот — в штаб. Просыплете хоть крупинку — заставлю на карачках ползать, пока все до песчинки не соберете.
* * *
Груда золота, высыпанного посреди дощатого стола на какую-то наспех подстеленную тряпицу, поражала воображение.
