— Давайте обсудим наши дела, пока есть время.
— Вот это годится, — Кампай сосредоточился. — Выяснить надо многое.
Светлана элегантно пожала стегаными ватными плечами и, не в силах оторваться от мелькания за окном, глубокомысленно сообщила:
— Быстрей, чем на самолете.
— Нет, что ты, — не согласился Иван. — Самолет намного быстрее.
— Итак, — начал Такэси, — главный вопрос касается безопасности.
— Чьей? — уточнил Краснов.
— И вашей, и нашей. Дело в том, что мы с вами теперь сообщники.
— Мы-то при чем? — удивился Краснов. — Мы вроде гости.
— Вот об этом как раз и надо молчать. Незнание закона не освобождает от ответственности за его нарушение.
— Я это знаю, — перебил Краснов. — Я имел дело с правоохраной. Но мы у вас вроде иностранцев, нам полагается скидка.
— Может, у вас и полагается, — терпеливо учил Такэси, — а у нас любой закон для всех одинаков.
— Ну да, — Краснов без веры усмехнулся. — Есть только один незыблемый общественный закон: законы создаются ради исключений.
— Ладно, — Такэси вежливо показал тоном нетерпение, — не будем отвлекаться на теорию. Давай верить друг другу, иначе ни о чем не успеем договориться. Идет?
Его тон был так тревожно-настойчив, что у Краснова пропало желание сохранять достоинство капитана госбезопасности. Пахло спасением шкуры — этот запах он знал уже десять лет, с тридцать восьмого, когда юным лейтенантом делал свои первые ошибки.
— Хорошо, — Краснов быстро кивнул, — веди игру.
— Для простоты, — предложил Такэси, — говорить будем только мы с тобой, а остальные будут подсказывать. Идет?
Все кивнули строго, Светлана — рассеянно, не отрываясь от окна.
— Сначала я расскажу о нас, — сказал Такэси. — Потом — ты о вас. Идет?
Краснов кивнул. Ему начинала нравиться хватка Кампая.
— Староверство у нас запрещено, — начал Такэси.
— Не пугай человека, — возразил Иван.
— Пугай, не пугай, — не согласился Такэси, — а все, что за рамками досуга, у нас практически вне закона. Вот у вас, Краснов, как со староверством?
— Было время, — сказал Краснов, — притесняли за веру. До самосожжений доходило. Сейчас староверов у нас в основном не трогают. Свобода совести. Хотя, конечно, есть запрещенные религии. Подпольные секты. Иеговисты, адвентисты…
— Да, у вас полегче, — позавидовал Такэси. — А у нас… Первый раз попадешься на староверстве — месяц без работы. Второй — три месяца! С третьего раза считают рецидивистом, дают целый год!
— Как это — без работы? — Краснов растерялся.
— А вот так, — Такэси говорил веско и горько. — Тесная одиночка, еда до отвала и больше — ни-че-го! Больше десятка упражнений не сделаешь, такая теснота. Притом садят в каком-нибудь оживленном месте, а окно с односторонней видимостью.
— Это как?
— Ты видишь, как люди работают, а они тебя — нет. За два месяца умом трогались, представляешь?
— Нет! — воскликнул Краснов с полной искренностью.
— Вот именно, — Такэси вздохнул. — Если попадемся, нас упекут на год, а вам для начала по месяцу дадут. Правда, приезжим дают полное одиночество и без окна. Чтобы лучше усваивались законы. А законы весь месяц талдычат по трансляции.
— Ну, законы мы и так выучим, — сказал Краснов. — А сажать-то нас не за что: мы в бога не верим.
— Погоди, погоди, — Такэси нахмурился, — бог при чем? За бога не посадят, веруй ты хоть в загробную жизнь, хоть в амулет, можешь даже в абсолютный ген… При чем тут вера?
— За что же тогда у вас староверов сажают? Не понял…
Некоторое время Такэси молчал, соображая. Молчали и остальные.
— Кажется, мы одно слово по-разному понимаем, — решил наконец Кампай. — Ты вкладываешь в староверство некий религиозный смысл… Объясни, пожалуйста.
— Староверы, — объяснил Краснов, — это православные христиане, только в обрядах у них кое-что по-другому и Священное Писание кое в чем толкуют…
— Понятно, — перебил Такэси. — У нас иначе. По-нашему, старовер — это любой человек, который уверен, что старые знания могут быть использованы производительно.
— А разве нет?
— В производительных отраслях — конечно, да, — согласился Такэси, — но ими староверство не занимается. Нам интересно, какая ВООБЩЕ была раньше культура. Что писали в книгах, какие были законы, обычаи… Вот то же название нашей Лабирии — откуда?
— Вы изучаете историю, — сказала Светлана, оторвавшись от окна. — У вас запрещена история?
— Гм, — Такэси смутился, его староверы потупились. — Прости, Светлана, мое замечание носит вынужденный характер… Это слово… гм… ну, "история"… оно у нас имеет… м-м-м, ну, неприличный оттенок, понимаешь?
— Короче, — Иван, краснея, решился, — если говорят, что человек рассказывает истории или занимается историями, это характеризует его с самой дурной стороны. Понимаешь?
Светлана широко раскрыла глаза. Потом сердито сощурилась.
— Не понимаю и понимать не хочу. Я имею диплом учителя истории общеобразовательной школы второй ступени! История — это, мальчики, наука, без которой человек…
К концу своей короткой речи она говорила все тише и печальнее и остановилась, не договорив.
— Вот так история, — пробормотал Краснов.
— Не выражайся при даме, — Светлана скорбно усмехнулась. И отвернулась к окну.
Вагон пролетал как раз над широкой рекой.
— Колыма, — сообщил Иван.
— А Дебин есть? — спросил Краснов. Он там бывал в одном лагере.
— Есть, — ответил Иван.
— А что это в воде? — Светлана угрюмо кивнула на длинные гирлянды поплавков, стоящие вдоль течения. — Рыбу ловят?
— Это электростанция, — живо сказал Иван. — Их везде полно. Эти, большие — для серьезной энергетики. А есть временные, переносные. Достал из сумки, бросил в ручей — брейся. Или — свет в палатке…
Река давно осталась позади. Вдоль идеально прямой трассы мелькали ближние сопки, плыли дальние, помахала длинными лопастями очередная стая ветряков.
Светлана молчала мрачно, и все по этому поводу поглядывали на Такэси. Постепенно даже Краснов, незаметно для себя, признал за ним право на решающий голос.
— Хозяйка, — сказал наконец Кампай, — ты не обижайся, если уже можешь.
Светлана коротко пожала плечами и не ответила.
— Я понял вот что, — продолжал Такэси. — Вероятно, то, что ты называешь… историей, это и есть наше староверство.
— Браво! — ответила она резко. — Дождалась!
— Не обижайся, — повторил Кампай. — Ты пойми: то, что для тебя профессия, для нас — запрещенное любительство.
