Когда он возник в нижнем буфере Центрального дома литераторов, я сидел в компании Димы Королева, заместителя моего по идеологическим вопросам, Владимира Успенского, автора романа «Тайный советник вождя», а также литературного корифея и историка Вадима Кожинова.
С последним я встречался впервые, хотя много слыхал об этой своеобразной личности, заочно проникнувшись к нему искренней симпатией. Сейчас он читал мои романы «Вторжение» и «Мясной Бор», но чтения не закончил, и потому разговор наш имел предварительный характер, вроде как для первого знакомства.
Успенский принес мне знаменитый роман о Сталине, отдаривал за «Вторжение», роман я вручил ему, когда встретились 12 апреля на восстановительном собрании писателей-коммунистов.
В двойнике узнал себя сразу.
Немного забавно было наблюдать, как тот Станислав Гагарин, стараясь скрыть естественную растерянность, обводил глазами сидевших за столиками обитателей Писдома.
От фюрера я знал, что двойник был создан десятого апреля, и вот уже более двух недель обитает в Москве, предоставленный самому себе с тем, чтобы самостоятельно понять произошедшее с Россией. Но сегодняшним утром, когда мы шли с немецким вождем до Перхушкова, где я садился на электричку, фюрер сказал мне, что двойнику внушат придти в Писательский дом. Там и состоится, так сказать, историческая встреча.
Мы встретились глазами, и я улыбнулся Стасу Гагарину из шестьдесят восьмого года.
Не раз и не два, сталкиваясь с бестолковостью, относительной, конечно, собственных замов, я восклицал в сердцах:
— Размножиться мне, что ли! Настругать бы пяток Гагариных и разбросать по горячим точкам издательского фронта…
И Бог, как говорится, услышал мои молитвы! Вот он, свежеиспеченный помощник, его пока еще неизвестно для каких целей прислали мне из прошлого Зодчие Мира. Уж не сам ли Вечный Жид постарался?
Сможет ли молодой Стас Гагарин защитить меня от щедро сыплющихся на меня ударов?
Резиновая дубинка опустилась на мой затылок, я не видел этого, ибо вцепился в рукав державшего металлический прут примкнувшего к нам провокатора, пытался вырвать из его руки оружие и не заметил, как сзади налетели крутые омоновцы.
Стас Гагарин метнулся наперерез, вытолкнул меня из-под удара, и дубинка чувствительно приложилась к его левому плечу. Правой же рукой он успел двинуть провокатора в челюсть, и тот мешком рухнул на асфальтовое покрытие дворовой дорожки.
Металлический прут провокатор в спортивном костюме выронил. Тот покатился по дорожке, Стас подхватил прут и принял было оборонительную позу, угрожая подбежавшим омоновцам, но случившийся рядом фюрер крикнул, чтобы Стас немедленно выбросил железяку.
Сам Гитлер встал между молодцами в касках и нами, предупредительно поднял руку.
— Назад! — крикнул вождь. — Это мои люди… Я отвечаю за них!
Камуфлированная одежда Гитлера, его надвинутая по самые брови десантная шапка смутили омоновцев. Но крайний лужковский ландскнехт не сумел задержать порыва и сунулся Гитлеру в руки.
Далее случилось нечто фантастическое.
Адольф Алоисович одной рукой схватил омоновца, буквально взмыл его в воздух, покрутил над головой и швырнул пятипудовое, не меньше, тело в остановившихся изумленно его сообщников.
Пока они с трудом приходили в себя и неловко поднимались на ноги, фюрер медленно и наставительно, отчеканивая слова, приказал:
— На улицу больше не выходить! Дворами пробирайтесь в казармы! По дороге никаких действий не предпринимать! Марш-марш! Ясно?
— Так точно, — пробормотал за всех верзила-сержант, пятясь, отошел с товарищами на десяток шагов и только тогда восхищенно пробормотал:
— Ну дает мужик… Чистый Гитлер!
Через подворотню мы вернулись на Ленинский проспект, с которого неслись дикие крики избиваемых демонстрантов.
Мы шли с пустыми руками, металлический прут, вырванный моим двойником из рук провокатора в спортивном костюме, таких мы уже засекли несколько человек, шнырявших в толпе, предательскую железяку Стас забросил на крышу стоявшего во дворе гаража.
Завидев нас, бросились, держа над головами резиновые дубинки-демократизаторы, сразу четверо озверевших молодчиков, но в нескольких шагах внезапно остановились, будто получили встречные удары по лбам.
Они видели нас, яростно махали дубинками, но приблизиться вплотную не могли, и это лишь больше раскаляло их демократическую прыть.
Внезапно выражение их лиц изменилось, оно стало умильно-подобострастным, омоновцы разом сунули дубинки за пояса, сняли с голов круглые шлемы, делавшие их похожими на инопланетных пришельцев, взяли их под мышку, правую руку протянули вперед, как будто приветствуя вождя, и затянули лихую песенку:
— Дядя Юра — хороший и пригожий, дядя Юра — на всех чертей похожий… Дядя Юра — прелестный наш толстяк! Без дяди Юры мы ни на шаг!
Затем они один за другим шмыгнули в подворотню и с Ленинского проспекта исчезли.
— Отправил их тоже в казарму, — протелепатировал мне Адольф Алоисович. — Четырьмя дураками в этой кутерьме будет меньше. А нас, кроме силовым, я еще и невидимым полем накрою… Не подавать им повода — вот что.
Избиение демонстрантов тем временем продолжалось. То, что не было оно отнюдь спровоцированно мирными соотечественниками было ясным казалось с самого начала. Ведь мы тоже шли с колонной к Воробьевым горам и видели, кто и как остановил беззащитных и безоружных людей под издевательским транспарантом: «С праздником, дорогие россияне!»
Вокруг корчились избитые и поверженные люди. Поражала нечеловеческая безжалостность наёмников Лужкова, которые продолжали наносить удары дубинками, зверски пинали уже брошенных наземь, не могущих сопротивляться мужчин и женщин.
Страшно кричали и призывали на помощь те, кого еще не коснулись дубинки, но перед ними развертывалась дикая и кровавая фантасмагория бесчинства спущенных с цепи псов оккупационного режима.
Меня потрясли широко раскрытые глаза семилетней девочки, которая, прижавшись к фонарному столбу, с непередаваемым ужасом смотрела на развернувшуюся панораму мерзкой расправы с ни в чем неповинными жертвами.
«Душа ее надломлена навсегда», — подумал я и с чувством облегчения увидел, как Стас Гагарин схватил девочку на руки и побежал с нею к той части демонстрантов, которую охраняли взявшие друг друга под руки армейские офицеры.
Площадь была залита некоей гадостью, желтоватой пеной, ею омоновцы поливали москвичей из мощных брандспойтов, установленных на самоходных установках, в воздухе стоял резкий запах «черемухи», от которой слезились глаза и першило в горле, то здесь, то там краснели на асфальте пятна человеческой крови.
Вдруг я заметил, как два дюжих головореза в касках гонят перед собою празднично одетого старика с тремя рядами орденов и медалей на груди. Бросившись к ветерану, я принял его в невидимый кокон и крепко наподдал силовым полем любителям избивать слабых и беззащитных.
Обхватив фронтовика за плечи, я отвел его в безопасное место.
Оставаясь невидимыми, мы вырвали из рук омоновцев нескольких демонстрантов и где смогли защитили их от жестоких ударов.
Мне тоже досталось рикошетом по затылку, попал неосторожно под руку слишком бойкому вояке, ретиво и ловко махавшему демократизатором. Уже потом прикидывал, как такое могло случиться. Либо я высунулся непостижимым образом из силового поля, либо резиновый аргумент мэра Лужкова оказался сильнее галактических возможностей Адольфа Гитлера и пробил сооруженную им для меня космическую защиту.
Меж тем, разрозненные группы избитых демонстрантов стали собираться вместе, и в лицах оскорбленных людей я читал такую решимость, что мне стало страшно за судьбу тех, кто затеял кровавую бесчеловечную акцию. Пусть сейчас они прячутся в собственных резиденциях и отдают оттуда антинародные приказы, пусть охраняют их агенты спецслужбы и вооруженные до зубов боевики! Люди, которых так унизили на площади Юрия Гагарина, не примирятся теперь со зверским режимом никогда, они прошли крещение кровью. И повтори омоновцы атаку — те, кого я видел сейчас, будут рвать их зубами, доберутся до горла и стиснут намертво железными пальцами, изломают голыми руками щиты и сомнут ударами кулаков марсианские шлемы.
К счастью, гневная одержимость честных и самоотверженных соотечественников, видимо, незримо передалась остервеневшим было от запаха крови омоновцам и их неправедным командирам.
Атаки не возобновлялись, и постепенно люди приходили в себя, доставляли раненых к машинам «скорой помощи», наскоро перевязывали тех, у кого продолжали кровоточить раны, взрослые искали разбежавшихся в страхе детей, не потерявшие присутствия духа вожди мирного шествия приняли решение пробираться различными путями к зданию Верховного Совета на Краснопресненскую набережную и там провести митинг протеста.
