месте.
Все, как я и думал. Нашим добровольцам попросту не хватало боевого опыта. Будь рядом с нами больше людей, уже прошедших подобные сражения, и оставшихся при этом в живых, было бы с кого взять пример. А так мы оказались сами по себе. Не то, чтобы кинутые на произвол, но предоставленные собственной незавидной участи. Как щенки, брошенные в воду. Выплывешь — будешь жить! Нет — что ж, Родина тебя не забудет!
Считал ли я, что это неправильно? Что нельзя вот так посылать на смерть тех, кто принес бы гораздо больше пользы в тылу? Кто был не подготовлен по всем статьям, кто впервые увидел врага вживую?
И да, и нет.
С одной стороны, все логично: если ты мастер в своей профессии, то занимайся делом, и оставь военное ремесло тем, кто этому учился. С другой стороны: как запретить человеку идти на святую войну, мстить за погибших родных и близких, за друзей, за знакомых и даже незнакомых людей, за всех, кто уже погиб и кому это еще предстояло! Как это сделать? Посадить наглеца под арест? Но, в таком случае, и пользы такой человек не принесет, а станет лишь обузой.
Я видел перед боем, каким неистовым огнем горели глаза Корякина, всю родню которого вырезали немцы, уничтожив деревню в Курской области. Я знал, что Евсюков потерял сына, объявленного пропавшим без вести еще год назад. И прекрасно чувствовал настроение Казакова, который по своей глубинной сути не мог терпеть несправедливость и готов был голову свою положить на плаху ради будущего страны. Детей у него не имелось, как и жены, родители давно умерли, и был он один в целом мире, словно перст. И дрался он не ради славы, и не ради мести. Ради справедливости и веры в правду, в его личном понимании этих слов.
Сегодня была страшная бойня, где машины шли в лобовую против других машин, и удача улыбалась не самым умелым, а самым везучим. Железо против железа, сила против силы. Я полагал, что у нас преимущество в технике, но постепенно, то один, то другой Т-34 выходили из строя. Казалось бы, простая задача — пересечь поле, рыхлое после ливней, и достичь позиций врага. Но я видел, что же несколько машин завязли в грязи, пытаясь выбраться, но только глубже закапывая себя.
Кажется, свершился перелом. Немецкие танки начали медленно отступать обратно в подлесок, а первые наши машины добрались, наконец, до укреплений и начали наводить нам шок и трепет, давя немцев траками, разрушая и круша все вокруг. Пехота методично зачищала каждый метр пространства, не оставляя ни единой живой души позади.
Я велел Евсюкову стоять на месте, а сам вел прицельный огонь по отступающем силам противника, и за несколько минут умудрился поразить еще две машины! Остальные скрылись за деревьями, но гнаться за ними смысла не было. Никто и не стал этого делать.
— Вперед! — скомандовал я, когда увидел, что целых вражеских танков в нашей зоне досягаемости не осталось.
Мы добрались до немецких окопов как раз вовремя — там шел яростный бой. Пахло кровью, горелым мясом и смертью. Фашисты сопротивлялись, как могли, но я видел, что то один, то другой солдат бросает позицию и спешно отступает по ходам сообщения в обратном направлении.
Повсюду лежали мертвые тела, причем в таком количестве, которое я никогда прежде воочию не видел. В своей прошлой жизни я участвовал в разных переделках, но то, что происходило здесь и сейчас, напоминало бойню. Причем обоюдную. Без капли жалости, что с той, что с другой стороны.
— Бей гадов! — курсовой пулемет Корякина молотил без остановки. В машины было невыносимо жарко и сильно пахло порохом, но командирский люк открывать я не решался.
Выискивая очередную цель в перископ, я заметил, как один из немцев в офицерской форме с ломом в левой руке и гранатой в правой бросился к нашей машине, чуть ушедшей в сторону от остальных. Сделал он все грамотно — зашел сбоку в тот момент, когда все пехотинцы находились в сотне метрах правее, зачищая один из ДЗОТов. Ни командир танка, ни мехвод его не видели.
В первый момент я даже не понял, зачем ему лом? А когда сообразил, то уже ничего не успел поделать. Впрочем, даже догадайся я десятью секундами ранее, все равно не успел бы ему помешать. Немец сунул ломик между катками, и танк, сильно дернувшись, на мгновение замер и начал проворачиваться вокруг своей оси. Мотор дико ревел, но то ли ломик оказался особо крепким, то ли мощности не хватило, и перемолоть мешающий предмет никак не получалось. Заклинило!
Немец тем временем забрался на броню и присел, чтобы себя не обнаружить, но я прекрасно разглядел его белобрысую рожу в перископ: холеное, чисто выбритое лицо с кривым шрамом через правую щеку, — истинный ариец, такого захочешь — не забудешь. Как только верхний люк распахнулся — видимо, командир решил выяснить, что случилось, фриц метнул внутрь гранату и вновь присел, прикрыв голову руками.
Сволочь! Тварь! Все точно рассчитал и действовал наверняка.
Глухо бахнуло, из люка повалил дым. Никто из бойцов наружу так и не появился.
— Етить-перекатить! — тихо выругался Евсюков, тоже наблюдавший эту сцену. В том, что экипаж несчастного танка мертв, не было ни малейших сомнений.
— Дави его! — во мне клокотала дикая ярость. Зубы скрипели, мне даже показалось, что сейчас лопнут капилляры в глазах.
Евсюков уже развернулся в сторону удачливого фрица, Корякин попытался было достать его из пулемета, но немец укрылся за уничтоженным им же танком, и очередь прошла мимо.
Неужели уйдет? Я не мог этого допустить.
— Всем оставаться на местах! — крикнул я, и тут же,выхватив из кобуры ТТ, быстро открыл люк и выбрался наружу. Это было дело личное. Если я упущу гада, никогда себе не прощу. Детский сад? Командир не должен покидать свою машину? И да, и нет. Такого врага, умного и умелого, нельзя оставлять за спиной. Казаков тут же закрыл за мной люк, а я уже спрыгнул на землю, перекатившись и уходя чуть в сторону. Тут же в место, где я находился мгновение назад, ударили два пистолетных выстрела.
Хитрая сволочь!
Немец и не думал бежать, как я от него ожидал, а, наоборот, воспользовался танком, как прикрытием. Он залег под дном и теперь вел по мне прицельный огонь. И, как назло, никого из наших автоматчиков рядом не оказалось.
Ничего,
