Я протолкался ближе, к самому помосту. Чуда не случилось и здесь. Актеры были другие, и роли иные, и все шло совсем не так…
Хотя почему не так?
Испанца не было, зато на помосте подкручивал огромные рыжие усищи Поляк в желтом жупане до пят и шапочке с красным пером. На лице — презрительная гримаса, сапог с огромной шпорой топает о помост.
А цо тут за галаце?
Hex дзембло везме пшеклентых козаце! Идзьите, хлопи, несить вудки свому пану, а я тут краковьяку вытанцовывать стану!
Дружный рев был ответом, и я вновь вспомнил площадь Цветов. Ох, не досталось бы актеру! А поляк хмурит брови, высокомерно поглядывает на возмущенных зрителей.
А цо, Панове?
Быдло вы естем загонове!
Же бы вы знали, цо я естем з дзяда,
Из прадзяда шляхтич уродзеный!
Над вами всеми Богом поставленный!
Ну, это уже стерпеть никак невозможно! Сейчас его будут бить! Интересно, кто? Ага! Вот и он. Тоже усы, но черные. Шаровары, красный кушак, черкеска…
То что за собачее я чую слово?
Погляньте на того ляха, панове!
Те ляхи над казаком ждут смерти,
Щоб в домовину скорийше заперты!
Так это же Запорожец!
Быв татар я без устану,
А теперь и ляха быты стану.
А може, его вовсе и не быты,
Краще живцем кожу злупыты?
От тепер я дождався,
Що пан зацный мени достався!
Ну, кажется, все в порядке! Уже лупит. Все, можно уходить! Зрители кричали, били в ладоши, радостно ухмылялись даже литовские ландскнехты, заглянувшие на шум. Им тоже не за что любить панов зацных.
Я оглянулся. Вот сейчас в толпе мелькнет знакомая черная накидка…
— Если ты поп — сотвори чудо. Сделай так, чтобы мы встретились! Мы… Ты и я… Это неправильно, чтобы так — навсегда! Неправильно!..
— Киев. Август и сентябрь. Я буду там…
Сегодня — пятое августа. Но чудес не бывает. Особняк Дзаконне, мертвое тело на окровавленном покрывале. Лица не узнать, но я хорошо запомнил ее руки. Очень хорошо…
…И до конца дней мне не понять, КТО заглянул ко мне в гости тем вечером, чтобы подарить проклятую гитару. Тогда я почти поверил ее голосу.
Почти…
А может, Обществу служат не только живые? Может, братья уже побывали в Промежуточном Мире, в обители ангелов, где нет ни прошлого, ни будущего, ни жизни, ни смерти?
А все-таки жаль, что мне не увидеть Коломбину! Я бы даже не стал расспрашивать о подарке, о том, знала ли она…
Я — не судья.
Я — подсудимый.
— Пану немцу не понравилось? Пан немец совсем не смеялся!
Я очнулся. Худая девчушка в ярком платье держала передо мной большую шляпу, полную медяков.
— Понравилось…
Тяжелая монета глухо ударилась о медь.
— Пан немец! Пан немец! — донеслось сзади. — Пан немец ошибся, пан немец кинул дукат!.. Я улыбнулся.
* * *
Софийские врата были открыты. Двое литовцев, сняв шлемы, крестились на сияющую золотом икону. В самом же храме оказалось неожиданно пусто и темно. Лики святых смотрели хмуро, погас блеск алтаря.
Служба еще не начиналась, но возле бокового входа я заметил невысокого старика в темной ризе.
— Простите… Вы… Вы священник? Внимательный взгляд из-под седых бровей.
— Что вы хотите, сын мой?
— Отче, — заспешил я, — мне надо заказать панихиду. Если можно, вечное поминание. За упокой души иерея Азиния, воина Августина и раба Божьего Гарсиласио.
Он вновь кивнул, подумал.
— Они католики?
— Католики, отче.
В Лавре мне отказали. Суровые старцы не желали молиться за души нечестивцев-латинов. Но в Киеве не осталось ни одного костела, ни одного ксендза.
Кроме меня, конечно…
— Вам ведомо, сын мой, что молитва за инославных… Наши глаза встретились, и он замолчал.
— Хорошо. Напишите их имена… Перо цеплялось за шершавую бумагу, буквы никак не желали становиться в ряд.
— Я тоже католик, отче. Я… Я могу тут помолиться? Здесь молились мои предки.
— Можете, сын мой.
Я прошел ближе к алтарю, поднял голову — и вздрогнул. Огромные черные глаза заглянули прямо в душу.
Оранта — Божья Матерь Киевская.
Нерушимая Стена.
Древняя мозаика на сером камне. Рука, благословляющая землю. И пока стоит Нерушимая Стена, быть Руси.
Быть…
Я опустился на колени, я посмотрел Ей прямо в глаза…
…И Milagrossa Virgen Avil протянула мне руку.
Под ногами — пропасть, тонкая гитарная струна дрожит, вот-вот порвется. Но мне не страшно. С Нею — не страшно.
Даже Господь не в силах все простить. Даже ему положен предел милости.
Ему — не Ей.
Ее рука тверда, она в силах вырвать подписанный кровью договор с Врагом, снять с плеч грехи, вырвать заблудшую душу из Джудекки…
Ave, Milagrossa!
Если Ты велишь, я пойду вперед — даже по гитарной струне. Пойду туда, где мне нет места, где меня не ждут.
Пойду!
Оглядываюсь. Черный Херувим исчез, не в силах перенести Ее сияния. Прячься, свиная морда, vade retro, кем бы ты ни был — дьяволом или самим Святым Игнатием. Он святой, я — тоже. Сочтемся!
Слева — гитара, справа — Черная Книга. Струна тонка, ей не выдержать лишнего груза. Херувим велел взять гитару, и он прав. Наверно, я таким и буду на иконе — в голландском плаще и с гитарой вместо нимба. Верный признак святости, верная примета для убийц…
Ее рука протянута. Milagrossa ждет.
Я беру Черную Книгу и делаю шаг.
Струна дрожит, отзывается тихим звоном, дальним эхом асунсьонского карнавала, звоном кастаньет и хриплым голосом пейдаро.
Дрожит, выгибается.
Иду.
Ее рука тверда, и я не гляжу в бездонный провал, жадно дышащий под моими ногами. Но я уже не боюсь. Я видел Джудекку, кожа еще помнит холод вечного льда, прибежища грешных душ. Если Она велит, я готов вернуться туда, ибо с Нею исчезает страх.
Иду.
Черная Книга наливается свинцом, тянет вниз, и даже Ее рука начинает дрожать. Страшная книга, где каждая буква от элифа до йа налилась кровью. Кровью тех, кто уже погиб, и тех, кому еще предстоит умереть. Закон Алессо Порчелли, Аль-Барзах — Промежуточный Мир…
Что я могу сделать? Зачем мне этот груз? Его не вознести на вершину Кургана Грехов в Каакупе, не перенести через черную пропасть.
Они решили стать Богоборцами. А кем хочу стать я? Разве мне одному остановить Общество? Сдержать новых конкистадоров, мечтающих овладеть Грядущим, подчинить, надеть колодку на шею? Лучше все бросить, кинуть Черную Книгу в пропасть…
Я смотрю в Ее глаза. Бирюзовая Дева исчезла, передо мною снова Оранта — Нерушимая Стена. Эта земля еще жива, Джеронимо Сфорца и его присные смогли залить ее кровью, но Стена стоит, и коронное войско тоже стоит у Белой Церкви, и дерется под Киевом истекающее кровью ополчение.
