бабкой приедут скоро. Забрать меня хотят. Они в области живут, в деревне.
— Поедешь с ними?
— Нет, конечно. Чего я в деревне-то не видел. Нет, если помочь чего, могу съездить, но напостоянку, не хочу. Ладно, проходи, чё стоять-то. Чаю попьём. Какой торт, кстати?
— «Кольцо».
— Сгодится.
Мы прошли в дом. Построен он был недавно и выглядел необжитым и неуютным. В просторной гостиной стоял стол, накрытый скатертью, похожей на гобелен, в углу — старый продавленный диван, телевизор.
— Садись, сейчас чай поставлю.
Саня заварил чай, принёс вазочку со смородиновым вареньем, баранки, сахар, мёд и торт. Расставил тарелки.
— Попробуй, варенье сам делал, — кивнул он.
— Сам? Прикалываешься?
— Не, правда. Неплохо получилось, между прочим.
— Ну, ты даёшь, Санёк. Удивил. Расскажи, как живёшь-то?
— Да-а-а… — поморщился он. — Нормально. С пивком потянет.
— С пивком? Дружбан-то твой приходит?
— Приходит.
— Ну, хорошо… Пивом только не увлекайся, пожалуйста.
Мы поболтали и он постепенно начал оттаивать. Разговорился, оживился, стал дружелюбным.
— Знаешь, Сань, — под конец кивнул он. — Я ведь правда не ожидал, что ты придёшь. Хотел, конечно, но понимал, что тебе со мной делать нечего. Какой смысл? Никакого. Ни смысла, ни интереса. Так что не думай, что я типа обидку затаил или чё-нить в таком духе. Не. И, знаешь, я рад, что ты ко мне пришёл. Спасибо, в общем. Первое-то время мне херово было. Обыски тут, менты с утра до ночи, допросы. Задолбался, в общем. Хоть не додумались меня в интернат законопатить, вернее, прощёлкали, и то спасибо. В общем…
Он махнул рукой.
— Надо тебе барышню завести, — усмехнулся я. — Чтоб уборку делала, готовила и…
— Да нафига! Не хватало ещё. Это я и сам могу!
— Ну-ну, — усмехнулся я. — Ладно, Сань, пора мне. Приезжай и ты ко мне в гости. Звони только сначала, а то я в командировки часто мотаюсь.
Он пошёл меня провожать и вдруг остановился, когда мы проходили мимо гаража.
— Слушай… погоди малёха… Пошли со мной, я ж тебе хотел одну штуку показать.
— Какую?
— Увидишь. Пошли.
Он завёл меня в гараж, подошёл к стеллажу, раздвинул несколько железяк, потянулся вглубь, вытащил кирпич из стены. Потом ещё два. И, наконец, достал тряпичный свёрток.
— Вот, — сказал он, положив свёрток на полку и отогнув промасленный углы тряпицы. — Нулёвый. Батя говорил, что муха не е**ась.
Я подошёл. На полке лежал чёрный, блестящий от смазки «Тульский Токарев».
— И патроны ещё, — кивнул мой тёзка и вытащил из-под полки две картонные коробки. — Возьми, а? Может, пригодится. Мне-то не нужен, куда деть не знаю. Батя сказал, что ствол чистый. Возьмёшь?
— Один? — спросил я. — Или ещё чего имеется.
— Один вроде. Всё остальное менты выгребли. А это в тайнике было. Они не нашли…
— Сколько хочешь за него?
— Ты что, шутишь? Просто так отдаю…
Субботник пролетел без особых впечатлений. Я вообще провёл его за рабочим столом. Накануне, в понедельник, было большое собрание в честь сто десятой годовщины со дня рождения Ленина. Скучно, пафосно и нудно. Несмотря на сотни километров кумача, развешенного в актовом зале, на стенах фабрики и по всему городу.
ЛЕНИН — ЖИЛ! ЛЕНИН — ЖИВ! ЛЕНИН — БУДЕТ ЖИТЬ!
Ленин — шиш! Ленин — кыш! Ленин — тохтомыш! Или как-то так.
Во вторник, на следующий день после собрания, представители всех отделов, цехов и прочих трудовых коллективов предприятия были отправлены на уборку территории.
Кое-где ещё лежал слежавшийся почерневший снег. Его били ломами, шевелили лопатами, разбрасывали по мокрому асфальту. Собирали мусор, наводили порядок. Ну и, собственно всё. Те, кто был отправлен на работы, злились, хмурились и крыли матом тех, кто остался на рабочих местах, а после с чистой совестью пили беленькую.
В жизни в эти дни ничего особенного не происходило. Почти. Ничего, если не считать нескольких пристрелок пистолета. Вместе с Храповым и его другом мы выезжали в глухую местность, недалеко, но надёжно. Рядом с карьером, где шла выработка и шумели машины, было заброшенное промышленное здание. Один стоял на стрёме, а двое других упражнялись, стреляя по бутылкам. Патронов, как выяснилось, было много.
А в остальном — никаких событий. Сапфир только руками разводил, но теперь я и не настаивал, поскольку ствол у меня уже был. Ирина на связь не выходила, Настя тоже, и даже Зубатый оставил меня в покое и никак не проявлялся. Всё замерло в ожидании бури.
В четверг позвонила Зина и сказала, что всё у неё нормально, и что дядя Эдик «одумался». Голос был весёлым, поэтому я, воспользовавшись приподнятым настроением начальницы, выбил себе командировку.
В пятницу после обеда я пришёл на вокзал и вошёл в купейный вагон фирменного поезда «Верхотомье». В купе было чисто. На окне белели накрахмаленные зановесочки, а все спальные места были застелены и ожидали пассажиров. Кроме меня, здесь оказался милицейский майор и дама лет пятидесяти. Все двигали в Москву. Мент — в отпуск, а мы с дамой — в командировку.
Майор оказался хорошо подготовленным к тяготам и лишениям дальней дороги и почти всё время прибывал в приподнятом настроении, постоянно выпивая сам и щедро угощая попутчицу. Я, к его радости, от возлияний отказался.
Атмосфера была достаточно дружеской, меня никто не колебал, и я, соответственно, тоже. Почти всю дорогу я спал или раскладывал воображаемые пасьянсы с предстоящими событиями.
В воскресенье вечером поезд прибыл на Ярославский вокзал, и у меня оставалось почти два дня до «мероприятия», чтобы окончательно подкорректировать план. На дне моего портфеля лежал довольно весомый аргумент, извлечённый из промасленной портянки и запрятанный в тёмно-зелёный том советского энциклопедического словаря.
Хороший словарь, полезный. Не то, что какая-нибудь википедия. В ней ствол точно не провезёшь. Собственно, это и было причиной моего выбора транспорта. На самолёте с ТТ в портфеле далеко бы я не улетел, конечно.
Во вторник я проснулся рано. В шесть утра. Надеялся поспать подольше, но с этой разницей во времени, будь она неладна, открыл глаза с первыми нотами гимна, чуть доносящегося с кухни.
Союз нерушимый республик свободных
Сплотила навеки Великая Русь…
Ну, к сожалению, не навеки, хотя, кто знает. Может всё ещё поправимо. Вот вытравим преступность и за шпиёнов примемся, за двурушников и предателей. Я вздохнул. До начала заварушки был ещё целый день. Четырнадцать,
