Ознакомительная версия.
— Уж совсем за уродов не держи! — явно обиделся Игорь. — Сразу же сказал, как только Олег мне о вашем разговоре сообщил. Только, на всякий случай, не стал говорить, когда именно ты вернешься. Сказал просто — скоро. Кстати, она дежурит сегодня…
— И ты молчал!!! — вскакиваю я. — Ну, Игорек, вот такого свинства я от тебя не ожидал!!! Идите-ка вы, господа офицеры, со своими докладами и отчетами!.. Лесом!!!
Чуть ли не кубарем скатываюсь по лестнице вниз и тихонечко стучусь в металлическую дверь пункта связи. Подсвечиваемый изнутри смотровой глазок на мгновение меркнет, а потом с той стороны раздается громкий всхлип и дверь распахивается. Все слова вдруг куда-то запропастились, я просто стою, как статуя, и смотрю в ее наполненные слезами васильковые глаза…
Бум! Ой, блин, что это было?! Бум! Бум!!! Вот, елки-палки, а вроде и не скажешь по ней, что рука такая тяжелая — под ударами маленьких кулачков грудная клетка гудит, будто пустая бочка. А Настя, ткнувшись мне лбом куда-то в область солнечного сплетения, продолжает молотить мне по грудине, словно по какому-то негритянскому тамтаму.
— Что ж ты творишь, гад?! Да ты знаешь, что я тут пережила?! Приезжают, говорят — пропал без вести. Водитель убит, а о тебе — ни слуху, ни духу! Да я тут чуть с ума не сошла!!!
Так, все, хватит! Порезвились — и будя! Ты, солнышко мое, не дембель, я — не дух, так что, хватит мою «фанеру» на прочность испытывать. Ловлю ее руки и прижимаю к себе. Настя еще какое-то время вырывается, а потом теснее прижимается к моей груди и, зарывшись лицом в куртку «горки», плачет. Так мы и стоим на пороге. Сколько — понятия не имею, может — пару минут, а может — часов. Наконец она поднимает на меня взгляд:
— Ну, и что ты стоишь столбом, скотина бесчувственная? Поцелуй меня!
Даже и не знаю, чем бы все у нас могло закончится, если бы прямо у меня за спиной не послышалось вежливое, но этакое… что называется, со значением, покашливание Игоря. Настя вскидывается и, тихонечко ойкнув, смахивая на ходу слезы, исчезает за звонко хлопнувшей дверью.
— Так, все, Ромео, — за грубоватым тоном Костылев явно пытается скрыть свое смущение, — давай, заканчивай свои лямур-тужуры, и дуй ко мне в кабинет, отчет писать.
— Слушай, Игорь, хорош зверовать, а! Я еле на ногах стою: перенервничал, не выспался, с вами вон, полдня языком молотил… Может, я спать пойду? А отчет — завтра…
— Ну, наглец! Значит, как к девушке — так летит по коридору курьерским поездом, информационные щиты со стен походя снося! Кстати, на будущее — аккуратнее, хорошо не застекленный сковырнул, а то пришлось бы еще и осколки с пола подметать… А как отчеты писать — так он устал, аж на ногах не стоит. Ладно, давай, дуй до дому, но с утра чтобы был, как штык!
— Договорились, — согласно киваю я и направляюсь к выходу.
Да, похоже, будить Кузьму посреди ночи становится у меня недоброй традицией.
— Чего там?! — слышу я из-за дверей «Псарни» его недовольный бас.
— Чего-чего, живу я тут!
Внутри на мгновение становится тихо. Зато потом дверь будто с петель срывает. Нет, если еще и Четверть с кулаками и слезами полезет, моя нежная, не сложившаяся психика этого точно не вынесет! Пронесло, Кузьма просто молча стискивает в своей лопатообразной клешне мою ладонь и радостно улыбается.
— Живой, чертяка! А то тут тебя уже кое-кто похоронил заочно!
— Не дождетесь, — отвечаю я, массируя пальцы правой руки и пытаясь отлепить их один от другого.
— Где ж тебя, негодяя, носило?
— Долгая история, Кузьма. Долгая, сложная, и, похоже, теперь еще и секретная. Так что, не обижайся — рассказать ничего не могу. Колонна-то, кстати, отбилась?
— Отбилась. С потерями, правда, но парни, что там были, говорят — в какой-то момент у «духов» напор вдруг ослаб. То молотили, как черти, по всему, что шевелится — головы не поднять, а потом враз поутихло. Нет, стреляли еще, но уже и не так густо, и не так точно.
Понятно, похоже, после того, как мамелюки с моей тушкой на плече, покинули поле боя, боевой задор нохчей из Непримиримых Тейпов резко поугас. Ну, да, когда в разгар боя союзник вдруг сваливает, не объяснив причины, много всякого в голове зашебуршится может.
— А чего хоть везли той колонной такого?
— Да бог его знает, — пожимает могучими плечами Четверть. — Парни не говорили, я не спрашивал. Сам служил, что такое военная тайна — в курсе. Слушай, а чего мы на пороге-то стоим? Далеко не май на дворе! Заходи давай, я чайку сгоношу…
— Нет, спасибо, чай у меня скоро из ушей польется. Весь день в Комендатуре чаевничал, пока перед отцами-командирами отчитывался.
— Ну, тогда, — Кузьма с хитрым выражением лица заговорщицки подмигивает мне и легонько щелкает указательным пальцем по горлу, — по маленькой? За возвращение?
— Ну, если только совсем по маленькой…
— Да не вопрос, я твое отношение к водке знаю. Просто пивом такие дела не обмывают… А мы сейчас и колбаски на закусь порежем…
По ходу этого недолгого монолога Четверть успел снять с барной полки бутылку хорошей водки, плеснуть грамм по сто в два высоких стакана, и даже начал крупными кусками резать кольцо домашней, похожей на «Краковскую», колбасы. И в этот ответственейший момент в бар заглядывает заспанная, одетая в одну ночную рубашку и закутанная в пуховый платок Зина.
— О, Миша! — глаза ее от неожиданности широко открываются. — Ну, слава богу!!! А я так пере…
В этот момент взгляд ее фокусируется на деловито стругающем колбасу супруге.
— Вот кто бы сомневался, а! Тебе только бы повод найти, а уж нажраться — это с превеликим удовольствием!
— Да ладно тебе, Зинуль, — примиряющее разводит руками Кузьма. — Мы буквально по пять капель. Чисто символически. За счастливое возвращение.
— Ладно, если за возвращение, то и мне капни немножко.
— Кстати, Кузьма, вы меня из номера-то не выселили еще? — интересуюсь я, закусывая водку кружочком колбасы.
— Ты чего Миш? У нас так не принято, — хозяин «Псарни», похоже, даже слегка обиделся на такое предположение. — Если тела не видел никто, то и комнату за человеком держим, пока срок оплаты не истечет, и вещи его храним месяца три, не меньше. А то, всякое бывает. Сейчас-то, конечно, реже, а вот в мои годы… Короче, ты далеко не первый, кто вот так возвращается. Да и Толик твой тут себя могучим копытом в волосатую грудь молотил, мол, плохо вы Мишу знаете. Мол, вернется, да еще и с прибытком.
— Кстати, как он тут?
— Толик? О, это та еще песня! — хихикнула вдруг Зина. — Прилетел, не стой тебя, посреди ночи, с первого числа на второе. Ему, оказывается, в Ростове о том, что с тобой случилось, сообщили только первого к обеду, наверное, праздник портить не хотели. Так он, считай, прямо из-за стола сюда и рванул. За девять часов долетел. Говорит, гнал без передыху, в Моздоке только номера сдал и сюда. Один через Мертвые Землю проскочил, под обстрел попал…
— Убью гаденыша, — хрустнул костяшками пальцев я.
— Да ты не переживай, цела твоя машина, вон, на заднем дворе стоит. Не задели ее даже толком. Так — несколько дырок в тенте, так Зинуля их заштопала уже, — нахмурившись вступился за Анатолия Четверть.
— Ребят, да причем тут эта железяка?! Плевать я на нее хотел! Да если б с этим дурнем что случилось, как бы я его матери и сестренкам в глаза потом смотрел?
— А, ты вон о чем… — как-то сразу растерялся и сник Кузьма.
— Разумеется. А ты думал, мне эти «дрова» на колесах дороже человека?
— Да нет, это я так, — совсем уже потерял боевой задор хозяин «Псарни».
— Ну, так что, где это чудовище? У себя, дрыхнет?
— Может и дрыхнет? Кто ж его знает. Далеко он, нам отсюда не видно.
— В каком смысле? — не понял я сперва Кузьму.
— Так в Мертвых Землях он, — начал объяснять тот. — Первый раз, сразу же, как приехал, отоспался только, сагитировал Шурупа и Коваля, а потом рванул назад, ту шайку, что его возле Чернокозово обстреляли, ловить. Я, говорит, им за командира такую «сладкую жизнь» устрою — белугой взвоют.
— И чего?
— Ну, не знаю, тех они там взяли, или не тех, но через двое суток с пятью «бошками» и кое-какими трофеями вернулись. На второй заход с ним уже семеро наших пошли, из тех, кто сейчас без контракта сидит… Вот уже четвертые сутки там. Рацию с твоей машины с собой взяли, крайний раз с Убивцем вчера вечером связывались. Говорят, у них самих пока все в порядке, но нездоровое какое-то шевеление в тех краях наблюдается. Следов много слишком: стоянки в развалинах, кострища. Непримиримые обычно на зиму на дно ложатся, а тут что-то зашебуршились. Не к добру…
— Да уж, — согласился я. — Действительно, не к добру. А кроме наших на это безобразие кто-то отреагировал?
— О! — улыбнулся вдруг Кузьма. — Слово «наши» мне, определенно, нравится. А то мы с Костей все гадали, уйдешь ты от нас к Коменданту, или нет… А то он тебе и звание дал, и ксиву серьезную…
Ознакомительная версия.
