Ознакомительная версия.
Пристроился за стволом. Слышу, рядом бабахнул. Метров пять. Выглянул – лежит. Спиной ко мне. Вот, ага, из-за ствола высунулся, снова пульнул. На правой ноге кровь. Не так чтоб очень. Артерию, похоже, не задел. Кровью не истечёт. Тихонько теперь. А то ещё, не дай бог, застрелится – что потом Павлику скажу? Мне ещё разве что недоброжелателей в особом отделе не хватало. Для полного счастья. Пульки, однако, и в мою сторону посвистывают. Дружественные, как их янкесы называли. Закон Мэрфи. Ежели что-то пытаешься объяснить достаточно представительной группе человекоподобных, то как ни прост будет объясняемый предмет и сколь ни подробным его разъяснение, непременно найдётся кто-то, кто вас не поймёт или поймёт неправильно. Не могу рассмотреть, какой у него пистоль. Впрочем, какая разница. Всё равно не ведаю, по скольку в них патронов. Что я, спрашивается, Каин и Манфред, чтоб всё знать да ещё и помнить? Будем надеяться, теперешний стандарт – восемь штучек. Оп! Восьмой… И точно, повернулся чуть на бок, доставая запасную обойму. Пять шагов – лечу! И – хлоп пинка по раненой ноге. Лучшее враг хорошего. Ага, буду я на него сверху валиться, с хорошим шансом кинжальчик в брюшко заполучить… больно надо. Вот, кстати, и кинжальчик. Аккуратненький такой. В ножнах. Дрянная парадная поделка. Прекрасный подарок дебилу-начальнику. Главное, от души. На тебе, типа, чудно хромированный наборчик для харакири, родной. Будешь использовать по назначению – не забудь ласковое слово обо мне. Молвить. Доставь, милай, такое удовольствие… А вот "люгер парабеллум" – штука посерьёзнее.[253] Однако мы на неё не купимся. Во-первых, патроны не достать. Во-вторых, ни к чему вражьими цацками глаза мозолить, при нынешней-то сверхбдительной подозрительности. И, наконец, главное моё оружие сейчас Коля готовит. А короткоствол – так. На самый крайний случай. Не дай бог… К тому же в системе стрелок-оружие основным полагаю всё же первый элемент. Если, разумеется, второй – не полный и абсолютный отстой.
А дядечка определённо не мальчик. Виски с проседью. Значит, в чинах, по всей видимости. Знаков ихнего различия не знаю. Хватило и посконных кубиков и шпал с треугольниками в придачу. Без поллитры хрен разберёшь, а с поллитрой тем более. Под значком Люфтваффе какой-то хитрый крест. Жёлтый, блестючий, с кочергами торчащими. Не знаю, что за. Жесткие губы застыли в болезненной гримасе, края губ чуть опущены. Удачно получилось. Идти не сможет – но зато и насчёт побега забот никаких. Мы обычно сразу ногу ломали, если транспортировать не надо. В колене. Если надо, то руку. Приматываешь умеючи к телу, и вперёд. Ноги ходят – и хва ему. Кочевники, говорят, ахиллы рабам подрезали. Но мы же не кочевники. И кровь – зачем?
Парни стряхнули с сосны купол, не так чтобы глухо сел, с сосен вообще едва ли не легче всего снимать. А хуже всего – с акации… Сложили кое-как, стропы с подвеской внутрь бросили, сверху немца. Очнулся давно. А может и вовсе… Когда наандреналиненный, боль почти не чувствуешь. Если не очень острая. Но и от острой не отрубаешься, а лишь цепенеешь, на секунду где-то. Глаза закрыты, но видно, как глазные яблоки на шум и разговоры реагируют. Правильный дядька. Я сам такой – сразу вскакивать и права качать самое распоследнее дело. Как бросили его – без особого пиетета – на парашют, решил застонать. Глаза открыл.
— Я оберст-лёйтнант Карл Менерт, командир второй группа кампфгешвадер два.[254]
Надо же, разговаривает. Надо же, по-русски. В Липецке, наверное, научился.[255]
— Где базируетесь?
— Представьтесь сначала, младший лейтенант, — с эдакой пренебрежительной усталостью. Типа, надоели вы мне, со своей беготнёй, унтерменши. Что ж… Нам не жалко.
— Младший лейтенант Малышев, пилот-истребитель, — вот ещё, не хватало ему объяснять, что лейтенант, только знаки различия мамлейские, и потом, мне это до того по фене было всегда, все эти звёздочки, ромбики, треугольнички, лампасы даже, равно как и прочие детские игры в песочнице. — Так где вы базируетесь, я не расслышал?
— Лейтенант… младший… Я есть военнопленный, и согласно Женевский Конвенция…[256]
— О, позор на мою лысую голову! Как я мог забыть! Вот же олух царя небесного! Женевская Конвенция! Международный документ! — пипол понимает, что паясничаю – по тону – но к чему это, явно не просекают, немец тоже, но подобрался весь, чует, не к добру вся эта такая вот прелюдия. — Действительно. Согласно Конвенции, пленившая сторона обязана оказывать военнопленному медицинскую помощь. Сейчас-сейчас. Как там наша ранка? Сквозная. Чудесное оружие ТТ, не находите? Заживёт – не заметите даже. Если доживёте, разумеется. Но почистить – надо… Надо, я сказал! Обрывки материи попали наверняка, грязь всякая, затаскают потом… правозащитники. За допущение случаев гангрены у сдавшихся в плен. Руки! Руки прочь, я сказал! Вот так… Бедняжка, а ведь тебе наверное больно…[257]
В общем, через пару минут ставший предельно коммуникабельным немец сообщил мне очень интересные вещи. Надо просто знать. Не только и не столько как спрашивать. Сколько что спрашивать.
Потом вытащили информационно выпотрошенного успокоившегося немца на обочину, где нас уже ждали полуторка, Паша с гордо запихнутым под ремень Вальтером П-38, все его цыри, целые и невредимые, и постанывающий фриц в кузове. Ногу сломал при приземлении. Нет, всё-таки, ничего хуже прыжков на лес. Даже днём.
Увидев нашего немца влекомым в парашюте, Паша сначала загрустил было, но обнаружив, что клиент очень даже не мёртв, мгновенно определился со званием трофея – учили, однако, на морде лица тут же радостно изобразилось что-то вроде хрестоматийного – "чегтовски хочется габотать!"[258]
По-быстренькому забросив нас на аэродром, умчался в местечко. С немцами, разумеется. Где-то там уже кучковались ему подобные. У технарей работа была в самом разгаре, и мы – не буду врать, что с удовольствием, во всяком случае, если говорить обо мне – присоединились к их мирному подвигу. Вообще, следует отметить, данное поколение красных военлётов было, мягко говоря, не избаловано недостатком трудовых усилий. Поскольку технических специалистов – торкнуло от Костика, после приказа Тимошенко – было маловато.[259] Мне как-то не довелось столкнуться с этой проблемой. Здесь, в смысле. Прежде всего вследствие стремительного выбытия лётного состава. А так… Это потом, в войну уже, лётчику приходилось участвовать в обслуживании своего ероплана лишь в самом крайнем случае. Или по желанию – кое, кстати, особо не приветствовалось. Поняли – так получается себе дороже. Лётный состав должен быть максимально свеж и полон сил. Перед войной же картина была диаметрально противоположной.
Ознакомительная версия.
