Андрей Десницкий - Угарит

Ознакомительная версия.

И значит, завтра, чуть свет, предстояла мне дальняя дорога. Да и Юльку правильней всего было захватить с собой, чтобы тут с ней ничего не случилось… В общем, заховать пару-тройку лепешек, а с ними и сыр потверже, и даже кусок мяса мне удалось без лишнего шума. Не принято тут так делать, но мне, кажется, простили – а я плел что-то про срочное поручение, что завтра с утра в путь-дорогу и безо всякого провианта. Так что в наше уютное семейное гнездышко я возвращался как настоящий добытчик, с провиантом.

Честно говоря, я не слишком надеялась, что мою дерзкую просьбу вообще удовлетворят, а уж тем более – так быстро. Следуя за Тавитой по дворцовым переходам, я пыталась хоть чуточку собраться и включить голову. Откровенно говоря, после всех этих бурных событий и бессонной ночи чувствовала я себя разобранной на части и дорого дала бы за возможность беспрепятственно вздремнуть минут шестьсот. Но не было у меня не только шестисот минут, но и шестидести, и даже шести…

Машинально отметив про себя, что мужская половина по убранству мало чем отличается от женской, я притормозила, чуть не впечатавшись в Тавиту, перед тяжелой пурпурной завесой, закрывавшей проход… куда? Судя по тому, что перед ней стояли два воина при мечах, покои были явно царские. Неужели действительно моя безумная мечта исполнится? Нет, это было бы слишком хорошо, так не бывает…

Меж тем, моя провожатая шепнула на ухо правому стражу несколько слов, тот издал клекочущий возглас и подвинулся, а Тавита довольно чувствительно ткнула меня куда-то под правую ключицу.

– Ну что ты стоишь? Иди. Только не утомляй царя, он слишком болен…

Два шага на подкашивающихся ногах, и вот я уже внутри, в сумеречной комнате, окна которой прикрыты завесами, почти полностью скрывающими бледный зимний свет. В нос ударил резкий аромат незнакомых благовоний, а неведомо откуда возникший человек – видимо, кто-то из слуг, а может, родственник, ступающий мягко и неслышно, едва слышно прошелестел «Подойди ближе, не бойся, царь хочет тебя видеть».

Царь? Меня? Нет, такого быть не может… Кто я такая, чтобы сам Давид, царь израильский, захотел увидеть бестолковую московскую художницу, до рождения которой еще почти три тысячи лет? Сглотнув внезапно возникший в горле комок, я сделала три мелких шажка и остановилась перед ложем с высоким изголовием, на котором едва угадывался даже не человек, а, скорее, тень человека. Горбоносый профиль, седые спутанные кудри… Нет, в этом древнем старике не было и тени от того юного пастуха, чей скульптурный портрет, увиденный в далеком детстве, заставил меня учиться лепить и рисовать… Вот и замкнулся круг, Царь. Ты сделал меня тем, кто я есть, тебя я хотела изобразить, в детском самомнении резко замахнувшись на соперничество с самим Микельанджело. Только в отличие от знаменитого тосканца мне все-таки довелось увидеть тебя живым… Пока еще живым…

Горло мне вновь сдавило так, что я с трудом вдохнула. Бедный Шломо, скоро он останется совсем один, без отца. Я слишком близко видела Смерть, чтобы не понять, что и здесь она уже совсем рядом. Не уходи, Царь! В памяти всплыли странные непонятные слова, которые вечерами вполголоса бормотала бабушка, думая, что я уже сплю. «Не приидет к тебе зло, и рана не приближится телеси твоему…».

– Что ты сказала? – хрипло спросил царь, и я поняла, что повторяю эти слова на своем языке.

– Я сказала «ло… ло таво элеха ра‘а, ве… венэга ло йикрав…, – с трудом подбирая слова, перевела я.

– ло йикрав беахолеха, – закончил Давид, увидев, что я запнулась, и в голосе его послышался неподдельный интерес, – но откуда ты знаешь эти слова? – И на каком языке ты произнесла их сначала?

– Так бабушка по вечерам говорила… на моем родном языке. Это очень, очень далеко отсюда.

По лицу Давида скользнула едва уловимая тень улыбки:

– Хорошо, что ты знаешь их. Хорошо, что ты помогла сыну моему Соломону, – говорить ему явно было непросто, фразы были короткими, а паузы между ними – чуть более долгими, чем бывают обычно, – чем отблагодарить тебя?

– Я ничего особенного не сделала, о царь, – отвечала я, – и мне ничего особенного от тебя и не надо… Живи долго, и радуй свой народ!

– Уже недолго… – отвечал он явно со всё большим трудом, – тяжелый день… и славный… Соломон будет помнить о тебе… но и тебе… вам… уже недолго…

Царь в изнеможении откинулся на подушки. Я заколебалась, что же мне делать дальше, но давешний приближенный сделал недвусмысленный знак, и я, стараясь ступать как можно тише, выскользнула за дверь, на прощание бросив последний взгляд на тонкий благородный профиль, чеканно вырисовывавшийся на фоне светлых покрывал.

За дверью меня дожидалась все та же неизменная Тавита.

– Ну как, видела царя? – с любопытством спросила она, и я согласно кивнула, не в силах связно отвечать ни на какие вопросы. Слишком была я полна только что состоявшимся свиданием, чтобы с кем-то обсуждать его.

А дальше все пошло привычным дворцовым порядком – пир в царицыных покоях в честь ее сына, ставшего нынче правителем. Вирсавию чествовали так, словно она сама, вместо сына, взошла сегодня на престол. А может, так оно на самом деле и было? Я машинально жевала все, что мне подкладывали на тарелку, так же, как и все, радостно восклицала, но мысли мои по-прежнему были там, в сумрачной, пропахшей благовониями комнате, где в одиночестве угасал величайший царь во всей мировой истории. И что же значило это его «и вам уже недолго»? И… смогу ли я вылепить его портрет, когда-нибудь, где-нибудь? Вновь и вновь вставали перед моим мысленным взором его черты: запомнить, запечатлеть навсегда, не упустить… Может быть, сегодня же, пока всё свежо, сделать хотя бы пару карандашных набросков? Ах да, карандаша нет, но хотя бы углем…

Совершенно разбитая всеми этими переживаниями, я, слабо реагируя на окружающих, добралась наконец до нашей с Венькой комнаты. Ненаглядный мой, оказывается, был уже там, сосредоточенно увязывая какие-то припасы в компактный сверток. Естественно, он сгорал от любопытства. И, естественно, мое вопиющее невежество стало еще более явным. Вот так номер, оказывается, я Давиду его собственные строки циировала, не зная, кто их, собственно, написал. Интересно, что он при этом про меня подумал? Но вышло вроде не так уж и плохо, если говорить начистоту…

Венькин рассказ о событиях дня получился каким-то странным. Голову даю на отсечение, что он от меня что-то скрывал, слишком уж озабоченным он выглядел, несмотря на все попытки убедить меня, что у него нет никаких тревог, и что маленькая местная командировка, в которую его завтра отправляют, это всего лишь легкая загородная прогулка, и что даже меня можно взять с собой. Но у меня уже не было сил пускаться с настоятельные расспросы, а Венька, кажется, был только благодарен, что я не допытываюсь до подробностей, и мы в одночасье провалились в тяжелый каменный сон.

Ознакомительная версия.