29. Борт не просит посадки.
На этот раз все разъяснения для пассажиров были возложены на Грету, которая спокойно и с улыбкой рассказывала, как надо группироваться перед посадкой и прочее. Виктор даже удивился ее самообладанию; видимо, к аварийной ситуации бортпроводниц в "Люфтганзе" тщательно психологически готовили. Из радиопереговоров, которые велись с землей от имени экипажа через Ковальчука, Виктор ухватил отдельные фразы о неисправности управления, из-за которого самолет не может удержаться на курсе и которое сейчас пытаются исправить. И еще он понял, что Ковальчук неоднократно просил землю указать их местонахождение по данным радаров.
Самолет неожиданно и резко пошел на снижение; у Виктора резко заложило в ушах, так, что не помогали запасенные конфеты; их трясло, ребенок в авиалюльке проснулся и заплакал, и его сразу бросились успокаивать Грета и Зина, а Наташа успокаивала мать ребенка; потом одному из пассажиров, не слишком пожилому, но уже поседевшему человеку, стало плохо, и ни в аптечке, ни у Зины не оказалось подходящего лекарства, а оно оказалось в чемоданчике у того самого эсесовца, который спрашивал Виктора за свой "Вальтер", и этот эсесовец радовался как ребенок, когда седому господину полегчало. Грете пришлось выговаривать пастору, с которым чуть не сделалась истерика; видимо, святой отец не слишком торопился к встрече с всевышним, и только два милых старичка воспринимали происходящее спокойно и улыбаясь друг другу — возможно оттого, что они думали, что уйдут из этой жизни одновременно, и ни один из них не будет переживать тяжелой потери.
Виктор при всей этой кутерьме был задействован на побегушках. Заскочив в кабину по какому-то делу, он услышал, как Ковальчук сообщает диспетчерам что-то вроде "отказ двигателей" и "продолжаем быстро терять высоту".
— В салоне есть свободные кресла? — быстро спросил он, заметив Виктора.
— Одно.
— Черт! Всем остальным лечь на пол, сейчас будет касание! Бегите!
Виктор помчался. Свободное кресло оказалось как раз в самом хвосте.
— На пол всем, сейчас сядем!
— Вы — в кресло.
— Ей! — Виктор кивнул на Грету. — Это приказ!
Грету чуть ли не силой усадили в кресло и пристегнули ремни. Зажужжало выпускаемое шасси. Все бросились на пол в хвосте, у багажных полок. К Виктору подползла Зина, и, не успел он что-то сообразить, как она снова вонзила ему в бедро шприц-тюбик.
— Э! Ты чего?
— Ничего! Поднять тебе шансы на выживание.
— А остальным?
— Ты думаешь, это уже вагонами делают?
Виктор едва успел прикрыть голову руками. Самолет тряхнуло, и он начал прыгать на ухабах — видимо, полоса была в паршивом состоянии. Раза три Виктора отрывало от пола, и он шлепался обратно. Ладно, думал он, все это не самое страшное…
Что-то сильно ударило в самолет, загрохотало, захрустело, их рвануло вправо, и Виктор боялся поднять голову, ожидая, что сейчас они врежутся во что-нибудь или машина перевернется. Вместо этого тряска прекратилась, и моторы, фыркнув напоследок, умолкли. И тогда Виктор понял, что они на земле.
Двое "невидимок" бросились открывать выходной люк. Из салона раздавались радостные крики. По проходу спешно выбирался Ковальчук с остальными "невидимками"; ему кричали "спасибо" и даже пытались пожать руки, несмотря на грозные окрики. Грета сорвалась со своего крайнего кресла в заднем ряду, и бросилась целовать Виктора в обе щеки. Пришлось возвратить ее на место. Стокгольмский синдром бушевал в особо острой форме.
— Реакция эйфории после переживаний, — констатировала Зина, — можно не обращать внимания. Помаду потом вытрешь, давай на выход.
Самолет снаружи выглядел довольно целеньким, не хватало только куска крыла на конце. Виктор так и не понял, чем его снесло, потому что группа рванула в сторону обрыва, за которым расстилалось огромная, серая в этот непогожий февральский день чаша океана.
Бежать оказалось поразительно легко, словно во сне; он буквально не чувствовал под собою ног. "Опять чем-то накачали" — подумал он, и рассудил, что с суперменством пора завязывать, а то мало ли какие могут быть от этих допингов последствия.
Они бросились вниз вдоль каменистого обрыва, мелкие камешки шуршали и сыпались вниз, и Виктор смотрел себе под ноги и думал только о том, как бы не споткнуться, и не врезаться башкой в валун или вывихнуть ногу. В его планы это не входило — имперские вертолеты наверняка были в воздухе, и народной полиции, и погранвойск, и он старательно размахивал на бегу руками, в одной из них все еще был зажат джейсмсбондовский "Вальтер", который из-за глушителя в карман не влезал, отвинчивать было некогда, а бросить жаль. Навстречу в лицо дул знакомый ветер с запахом йода и водорослей. Впереди шумели волны, разбиваясь о берег, и Виктор жалел, что из-за них не удастся вовремя услышать стрекот винтов. И еще он думал о том, что только бы не сбить дыхание. И немного — о том, что вот, прилетел он в старую Голландию (ему почему-то казалось, что они сели в Голландии, хотя это не факт), а ни ветряных мельниц, ни дамб, ни всего прочего так и не увидел, а такие камни и волны можно и в Финском заливе посмотреть.
Дыхание, однако, не сбивалось, и вообще бежал он, как зайчик из рекламы "Энерджайзера". У кромки прибоя уже ждал катер с мощным мотором: оттуда ему подали руку, чтобы помочь взапрыгнуть.
— Уф, — сказала Зина, — давно на море не каталась. Последний раз года три назад в Судак ездили.
— Я тоже, — подтвердила Наташа, — тем более, с этой войной. Меня однажды покойный муж возил в Сан-Тропе, ненадолго. Не слышали? У нас во французской про… во Франции это довольно известный курорт.
— Я слышал, — подтвердил Виктор, вспомнив фильмы с участием Луи Де Фюнеса. — Да здравствует Франция! Да здравствует Россия!
— Зинаида Семенова, — забеспокоился Ковальчук, — вы не могли ошибиться с дозировкой?
— Все нормально, Николай Александрович, легкая побочная реакция. Означает, что действие уже проходит.
Катер прыгал с волны на волну, разбрасывая соленые брызги. Виктор понял, что это "фиг знает чего типа допинга" действительно дает некоторую эйфорию; было хорошо, и как-то без разницы, что они одни в прибрежной полосе на этой посудине, открыты для всеобщего обозрения, и через пару минут имперский вертолет может сделать решето и из посудины и из их самих.
Но вертолеты через пару минут еще не появились[1], а вместо этого катер подошел к неожиданно показавшейся из морской пучине подводной лодке небольшого водоизмещения, на палубе которой не было видно вооружения, и которую вообще по форме корпуса можно было принять за малую копию атомной.
На палубе Виктор чуть было не поскользнулся от непривычки, но его успел подхватить один из "невидимок", за время операции не проронивший ни единого слова. В раскрытое жерло люка Виктору уже удалось влезть без посторонней помощи, как и спуститься по скобам трапа.
Внутренности лодки показались Виктору очень похожими на тепловозные. Было жарко, спертый воздух был пропитан машинным маслом, пол дрожал от работы машин, было тесно от систем и трубопроводов, что-то шипело и журчало, и незнакомые приборы дрожали стрелками. Их разместили в чем-то похожем на кубрик, сидя на парусиновых койках, причем Виктор волею случая оказался между Зиной и Наташей. Ковальчук наконец-то забрал у него изрядно надоевший пистолет с глушителем и Виктор с облегчением размял уставшую кисть руки. Команда "По местам стоять к погружению!" вызвала у него ассоциацию с фильмами, которые он видел в детские годы. Он старался угадывать смысл раздававшихся звуков, и совершенно не испытывал клаустрофобии или какого-то страха. Тем более, что бояться чего-то было бы неудобно перед его дамами, которые вели себя совершенно спокойно.
Лодка выровнялась, и дальше началось что-то непонятное. Где-то за переборками начали раскручиваться турбины, и от их работы корпус забился в мелкой лихорадочной дрожи. Виктор отчетливо ощутил ускорение, направленное в сторону кормы, словно бы лодку вдруг подцепили на буксир к крейсеру. Отсек наполнился гулом и надоедливым высоким вибрирующим звоном, который, казалось, проникал под самую черепную коробку. "Ели мы в подводном положении, то почему идем не на аккумуляторах?" — удивило Виктора. "А для атомного реактора водоизмещения явно маловато".
— А что, разве мы пойдем в надводном положении? — прокричал Виктор чуть ли не в ухо Ковальчуку, потому что вой турбин едва ли не делал невозможным слышать свой собственный голос.
— Это подводный ход! Турбины на перекиси водорода, как у торпед! Чтобы быстрее дойти до нейтральных вод! Там нас встретят наши корабли!
Виктор вспомнил, что перекись водорода иногда взрывается, и это оставило у него на душе несколько неприятный осадок, хотя он тут же подумал, что все лучше, чем если их нагонят корабли кригсмарине и будут кидать глубинные бомбы. Он еще хотел узнать, сколько примерно им еще до своих, но тут он почувствовал тяжесть в ногах и плюхнулся обратно на койку; веки закрывались сами собой, и он почувствовал, что не может шевелить руками.
