В Самарово я все‑таки попал. Пусть и не надолго. Водной дороги мимо этого стремительно разрастающегося села на пути из Тюмени в Томск другой нет. К сожалению новостей с севера еще не было, а ждать я не мог. Бегло осмотрел аккуратно выстроенные рядами десятки широченных барж поджидающих английские корабли. Поговорил с купцами из каравана собирающегося в верховья Иртыша, в Туркестан. Они везли на знойный юг неизменное зерно, железо в полосах и изделиях, ткань и, к вящему моему удивлению — Куперштохские консервы. Большей частью тушеную говядину и сгущенное молоко.
С отправляющимися с караваном на службу в Туркестан чиновниками говорить было не о чем. Тем более, что среди них с семьей пребывал и незабвенный Фортунат Дементьевич Борткевич, немало мне нагадивший, будучи окружным начальником Каинского общего окружного управления. Новый генерал–губернатор, судя по правам и обязанностям, скорее — вице–король новоприобретенных земель, генерал Константин Петрович Кауфман всю зиму одолевал наместника Западной Сибири просьбами о помощи с формированием штата гражданского правления. Ну как отказать такому человеку? Стоило лишь намекнуть понятливым начальникам, что для диких туркменов с узбеками идеально подойдут самые никчемные и непокорные, так списки в считанные дни были составлены и утверждены всеми инстанциями. Пусть теперь с ними Кауфман разбирается. По слухам, он человек жесткий, где‑то даже и жестокий. А вокруг далекое от человеколюбия население, по темноте своей не желающее приобщаться к благам европейской культуры. Удобно, знаете ли, когда исчезновение неугодного человека всегда можно списать на каких‑нибудь диких киргизов…
У нас вот в Томске тоже кружок образовался. Революционный, едрешкин корень. Молодые лаборанты, семинаристы, офицеры. Почитывали герценский «Колокол». Сам‑то Александр Иванович после переезда редакции газеты из Англии в Швейцарию в обличении самодержавия несколько поутих. Ругал конечно, но уже как‑то без былого ожесточения. Нашим доморощенным заговорщикам и этого хватало, так что приходилось жандармам за ними присматривать. На счастье до бомб и террора дело пока не доходило, конспиративные встречи были полны яростными спорами о Судьбе России, Равенстве и Братстве. А чтоб ничем кроме болтовни этот котел с неприятностями и не выплеснулся, в кружок внедрили сразу несколько агентов.
И вот ведь что интересно! Никак не могли выяснить — как эти страдальцы за народ получают провокационную газетку? И почту проверяли, и извозчиков на предмет попутных посылок опрашивали. Пока однажды, в руки «штирлицам» не попалась упаковочная бумага, в которой «Колокол» появлялся в столице Сибири. И получателем там значился ни кто иной, как уважаемый человек, Британский подданный и первогильдейский купец Самуил Гувер. Вот так вот!
Не мытьем так катаньем. Так‑то дела у британца в Томске шли не шатко не валко. Попробовал обзавестись акциями моих железных заводов — не вышло. В уголь сунулся, даже заявку на осенний аукцион концессий подавал — и тоже мимо. Нам не трудно было в условия строчку добавить с требованием обязательного подданства Российской Империи, а на его расстроенную рожу посмотреть было приятно. Гувер принялся было наличными деньгами купчишек ссужать. Должно быть надеялся, что отдавать им будет нечем и он хоть таким образом в местный рынок влезть сумеет. А торговцы деньги взяли, бумаги подписали, руки пожали и исчезли где‑то в дебрях Восточной Сибири. Наш полицмейстер потом британцу и справку выписал, что дескать были те «купцы» беглыми кандальниками и мошенниками с поддельными паспортами. И что весьма опрометчиво было передавать крупную сумму людям, не потрудившись хоть как‑то их проверить.
А мы еще удивлялись — чего это наш Самуил в столицу никак вернуться не торопится? В делах полное фиаско, а он сидит — будто ждет чего‑то. А оно вон оно как! Тут‑то мы о диких инородцах и задумались. Или о медведе каком‑нибудь, «случайно» зашедшим в стотысячный Томск и задравшем иностранца.
На свое счастье, как только печальные известия из Парижа увлекли наместника в Санкт–Петербург, засобирался и Гувер. Испросил даже дозволения посетить Верный и Ташкент по торговой надобности. Причин ему отказать не было — дозволили. И Кауфману отписали, предупредили о скором появлении практически наверняка английского шпиона. Предложили озаботиться безопасностью подданного королевы Виктории. Мало ли… Дикие звери, темный народец, разбойники…
А я, впрочем как и ожидал, цесаревича в Томске не застал. И по дороге не встретил. Сразу по приезду поспешил в Гороховский особняк, но даже аудиенции у принцессы не удостоился. Единственное что — секретари вынесли мне аккуратно перевязанный бечевкой пухлый пакет с документами и передали повеление Великой княгини — заниматься своими делами и дожидаться приглашения. А ныне, мол, Его императорское высочество в печали, и никого не принимает.
Обидно стало. Потому как — незаслуженно. Чем этаким я провинился? Чем заслужил такое к себе отношение? Сунули бумаги словно кость дворовой собаке вместо того, чтоб за ушком погладить…
Я уже знал что в пакете. Догадывался. Но от этого мое разочарование и горечь только приумножались. Умом понимал, что в такой, действительно — экстренной ситуации ни кому другому кроме меня управление огромным краем цесаревичу и доверить‑то некому. И все равно — лезли, одолевали паскудные мысли. Припоминались прежние обиды, накручивались клубком одна на другую. И в карете уже казался я себе и вовсе использованным, смятым и выброшенным за ненадобностью. Задвинутым на край света, когда там, в столице сейчас и начнется самое интересное и важное. Для царской Семьи, для страны, для меня.
Вернулся в расстроенных чувствах. Наденька что‑то мне рассказывала, улыбалась, пока не поняла, что мысли мои далеко и я ее просто не слышу. Обиделась, забавно оттопырила губку, крутанула юбками и бросила мужа страдать в одиночестве. Так и сидел бирюком в кабинете до ночи, и даже в темноте, пока Апанас не принес керосиновую лампу. Не помню как и спать лег.
Жизнь продолжалась. Солнце не перестало согревать землю, и океаны не вышли из берегов. Тем более, что после оглашения последних распоряжений наместника, дел у меня существенно прибавилось. На время его, Великого князя отсутствия в Сибири, он назначал меня своим заместителем и делегировал свои права и обязанности. На счастье, хоть командование военным округом не взгромоздил.
Так и вышло, что на украшенной еловыми ветками и имперскими флагами трибуне на перроне еще пахнущего краской «Двухкопеечного» вокзала, на церемонии открытия движения по коротенькой пока еще — всего‑то от Томска до Мариинска — железнодорожной ветке Дагмар представляла царскую семью, а я высшую краевую администрацию.
