В первый момент герцогиня собиралась пройти дальше, ведь не осмелится же он в самом деле… Но так бы она поступила прежде. Теперь следовало сто раз подумать, чтобы не поступить опрометчиво и не получить от Шарля очередную отповедь вроде тех, которыми он потчевал свою матушку последнее время – сейчас он всё ещё обижен. Во всяком случае, представляется таковым. Поэтому её светлость замедлила шаги и, став особенно любезной из-за непривычной нелепости момента, поинтересовалась у господина из свиты:
– Его величество занят? Он может меня принять?
Видимо, для господина момент тоже был непривычен и совершенно лишил его дара речи.
– Э-э… не знаю, ваша светлость… его величество всего лишь просил подождать… Я не знаю…
Он совсем смешался, покраснел и, не придумав ничего умнее, вдруг склонился почти до земли.
Положение спас господин де Гокур, внезапно появившийся перед дверью со стороны лестницы из угловой башни. После коронации Шарля он стал его камергером и членом королевского совета. И теперь возник возле королевских покоев настолько кстати, что невольно думалось, будто рыцарь, который всего несколько дней назад успешно завершил в Дофине военную операцию, нарочно прискакал сюда, зная, что мадам герцогиня придёт к королю, и создастся вот такая неловкая ситуация.
– Так мне нельзя к его величеству? – обратилась уже к нему герцогиня.
Де Гокур, сделал попытку дипломатично улыбнуться, дескать он и сам только что пришёл. Однако, честному воину попытка удалась не вполне.
– Если ваша светлость подождёт, господин де Пюи немедленно узнает, примет ли вас его величество.
Он кивнул головой господину из свиты и продолжал натянуто улыбаться, когда тот скрылся за дверью. В глаза при этом, правда, не смотрел.
Мадам Иоланда, всё ещё не тревожась, ощутила некую странность в происходящем. Честный малый де Гокур, совершенно не умеющий лицемерить, тем не менее пытался это делать, что было совсем уж странно, потому что в ком, в ком, а в нём мадам Иоланда всегда видела единомышленника. Она постаралась сделать вид, что не удивлена и выдавила при этом улыбку, которая получилась более правдоподобной, чем та, что безуспешно удерживал на лице де Гокур.
– Мой сын стал совсем королём, – заметила мадам со смирением, только подчеркнувшим слова «мой сын». – Ради этого можно и подождать… Это даст мне возможность поздравить вас с победой, мессир. Видимо, наши дела в Дофине совсем хороши, раз вы вернулись ко двору.
– Увы, герцогиня, на днях я снова уеду. Моё войско осадило Пюзиньян… А здесь я по вызову его величества.
– Вероятно, король хочет собрать совет?
Удивление у де Гокура тоже не слишком хорошо получилось.
– Совет? Зачем? Мне ничего не известно. Меня вызвали… по другому поводу…
Когда так старательно отводят глаза люди, от которых никогда никакого подвоха не ожидалось, жди беды какой-то особенной. Как правило, непоправимой. Но мадам Иоланда, хоть и чувствовала нарастающую тревогу, не желала ломать ту благостную картину, которую сложила в своей голове, и которая устраивала её всем – политическим расчётом, перспективой получить, наконец, крепкого в своих позициях короля, и той долей благородства, которая прикроет это, не слишком изящно и тонко состряпанное действо с пленом Жанны! Де Гокура, решила она, несомненно, вызвали, чтобы поручить ему ведение переговоров о выкупе! Он когда-то служил Бургундскому дому, он знает, как разговаривать с властителями, не теряя при этом достоинства46, а лицемерит сейчас потому, что, естественно, подобной миссии не рад, ведь его войско осадило Пюзиньян, а сам господин королевский камергер предпочитает делать то, что получается у него лучше всего другого, то есть, воевать… Надо бы намекнуть ему, что мадам Иоланда здесь сейчас как раз затем, чтобы предложить свои услуги и – если, конечно, она права в своих предположениях – максимально облегчить де Гокуру миссию. Тому не надо изворачиваться в словесных пируэтах, кто может просто назвать сумму.
– Как умно, что в эти тяжёлые времена его величество спешит окружить себя людьми действительно преданными, – заворковала герцогиня. – Пожалуй, созыв королевского совета не так уж и нужен, потому что последние события при Компьене заставляют задуматься – насколько честны перед королём все состоящие в этом совете? Вам не кажется, что господин де Флави слишком поторопился запереть ворота перед нашей Девой? Хорошо, если это был всего лишь просчёт… А если хуже? Опасно, опасно… Вы ведь согласны со мной, сударь? Но, как бы там ни было, а расхлёбывать, исправлять теперь НАМ С ВАМИ, я сюда за тем и пришла…
Она подкрепила слова выразительным взглядом, но так и не увидела, понял ли её де Гокур, потому что в этот момент дверь в королевские покои открылась, и оттуда вышел граф Менский – её малыш Шарло, ставший в последнее время, едва ли не единственным, кого король приглашал разделить свой досуг. Господин де Пюи бледной тенью выскользнул следом и куда-то быстро ушёл, а Шарло посторонился перед де Гокуром со словами «Король вас давно ждёт», и только когда тот скрылся за дверью, повернулся к матери.
– Мне очень жаль, матушка, его величество так занят, что не сможет вас принять.
Он попытался подсластить фразу беспечной улыбкой, но получилось, скорей, насмешливо.
– Зато ты сейчас свободен, – сгустила голос мадам Иоланда.
И осталась довольна – на малыша Шарло этот её низкий и немного отчуждённый голос всегда действовал, как надо. Шарло не пугался, но всегда как-то замирал и не мог ни перечить, ни врать. Поэтому, пока сын не опомнился, герцогиня, уже без церемоний, рассчитанных на стороннего зрителя, схватила его за руку и увлекла подальше от двери и от маленькой фрейлины, которая осталась перед дверью светящимся призраком.
– Сейчас же скажи мне, как Шарль собирается договариваться с Филиппом? Сколько он хочет предложить?
Спрашивать надо быстро и властно, иначе Шарло опомнится, он ведь уже не малыш. И Шарло, действительно, в первый момент потерялся. Высокомерие слетело с него, как слишком большая отцовская шляпа, которую он так любил на себя нахлобучивать, когда и был малышом. Он пытался бормотать, что не понимает, ничего не знает, но магия материнского голоса растаяла так же быстро, как и возникла, и Шарло вдруг обрёл голос.
– О чём договариваться, мадам? О Жанне? Но она сама виновата, и Шарль не собирается платить за глупости деревенской девчонки.
Материнская рука, всё ещё сжимающая его локоть, вежливо, но твёрдо отведена. Сына тут больше нет. А граф становится фигурой слишком влиятельной, чтобы объясняться с кем бы то ни было о решениях, принятых его королём.
– Ты не можешь не знать, кто она такая, – тихо произнесла мадам Иоланда.
Но Шарло безжалостно улыбается. Это уже не насмешка. Это откровенный вызов!
– Вы мудро поступили, матушка, скрыв от короля правду. Теперь совесть его не будет мучить. Она останется деревенской девчонкой в плену, из которого выкупать её не станут.
– ЧТО?!!!
– Тише!
Шарло прижимает палец к губам.
– Я и этого не должен был вам говорить. Но, зная вас, хочу предостеречь…
Теперь это его голос холодеет и густеет, заставляя герцогиню цепенеть.
– Не надо выкупать Жанну самостоятельно, матушка. От Амедея Савойского вчера привезли письмо с предложением вступить в переговоры с Бургундцем. Шарль сделал вид, что под переговорами понял предложения по Компьену и новому мирному соглашению, и вам, матушка, советует сделать то же, если вдруг Филипп захочет повлиять на него через вас. Забудьте о Жанне, а король забудет тайные обстоятельства её первого прихода и простит. Он сам сказал, что готов смотреть на всё это, как на заблуждение близких ему людей. Но, если вы приведёте её ко двору во второй раз, это будет расценено уже, как измена. И в этом я короля вполне понимаю, и не поддержу вас, матушка!
Она ещё хотела, ещё могла, наверное, что-то сказать. Но тут из покоев короля быстрым шагом вышел де Гокур, поклонился, всё так же, отводя глаза, и ушёл прочь. Правда, не достаточно скоро. Герцогине, как ни была она растеряна, сразу бросилось в глаза и красное лицо, каким оно становится от сильного напряжения, и побелевшие, сжатые губы, сквозь которые тихо вырвалось: «Ла Ира даже я не удержу…» И она как-то сразу всё поняла…
– Мне надо идти, – заторопился Шарло. – Рад был повидать вас, матушка. Король ждёт… Он милостив к вам, поверьте, и сам вас навестит, когда будет свободнее.
– Подожди…
Голос у герцогини вдруг ослабел, но сейчас и не надо было громко или угрожающе.
– Они убьют её, Шарло.
– О нет, что вы, об этом не волнуйтесь. Филипп обещал… он всё понимает… ВСЁ, матушка.
Сказано совсем небрежно, на ходу, отчего звучит безнадёжно. Цепляться за сына от непривычки неловко, но мадам Иоланде думать об этом некогда, он вот-вот уйдёт!
– Филипп продаст её англичанам, Шарло! И Бэдфорд казнит её принародно, как ведьму! Он не сможет поступить иначе! И тогда Шарлю придётся объявить всей Европе… – голос её срывается, но говорить надо. – Не станет же он молчать, когда на казнь поведут…
