Юрий Корчевский - Верой и правдой. Битвы фельдъегеря (сборник)

Хлопнула дверь, наступила тишина.

Алексей ощущал слабость, боль в ноге. Но главное – он пока жив. Ему стало интересно: если бы он погиб в хватке с секачом, тело тоже бы исчезло, как у Конрада? Вот бы монахи удивились!

Захар ухаживал за ним, как за малым дитём. Менял повязки, давал противные на вкус снадобья, посыпал рану толчёным мхом, кормил, поил и обтирал влажной тряпицей. Даже коровьим молоком поил несколько дней, хотя в монастыре коров не было, Алексей это точно знал.

Только через неделю Алексей смог разговаривать.

– Как нога? – спросил он Захара.

– Очнулся? Тогда на поправку пойдешь, – улыбнулся тот.

– Нога цела?

– Кости целы, а мясо нарастёт.

– Послушник как? – Алексей спросил про монаха, на которого напал секач.

Захар отвернулся:

– Схоронили, четвёртый день как.

– А Ефрем?

– Третьего дня уехал. Оба монаха переяславских с ним и наших четверо – из бывших воев, кто оружием владеет. Обещал по весне вернуться – вроде даже с князем Владимиром. К тому времени фундамент крепость примет, можно будет и за стены браться.

– Выходит, я здесь до весны застрял?

– Можно и так сказать. А куда тебе в поход? В седле не удержишься, а уж в сече биться и вовсе не горазд.

Не горазд, это точно, поговорил – и то устал.

А ещё через неделю зарядили дожди – нудные, противные, и лили они целыми сутками. День стал сокращаться.

Алексей уже подсаживался на жёстком топчане, ел сидя. К нему стали наведываться монахи. По дождю ни в лес не пойдёшь, ни фундамент будущего храма Успенского не выведешь. И потому они за здоровье Алексея молились да проведывали его. С некоторыми из них Алексей сошёлся – почти подружился, особенно с молодым, Павлом.

– Я бы с секачом не сладил, – как-то однажды вдруг разоткровенничался тот. – Видел я его опосля – огромен! Чтобы не протух, братия разделала его и засолила. Представляешь – четыре кадки полных!

– Ну, это смотря какая кадка…

– Всё равно огромный. Я бы не смог, смелости не хватило.

– Я воин, мне перед любым врагом отступать не пристало, зазорно. Секач ведь и так одного послушника живота лишил. Что же мне делать было? Ждать, когда он остальных убьёт или искалечит?

– Верно. Потому я и говорю – смелый ты. Братия тебя уважает и молится за твоё выздоровление.

– Привет им передавай. Да сам заходи ещё, поболтаем.

– Привет передам, а заходить – время не всегда есть.

– Так дождь, промозгло, что на улице делать?

– Как не льёт, так печь делаем.

– На поварне?

– Зачем? Для обжига клинфы.

– Это что такое?

– Кирпич большой и плоский.

Камни под фундамент собирали на подводах со всей округи, а на стены их и вовсе не было. Вот настоятель и решил печь делать – до весны просохнет. А глины в округе полно, знай вози.

– Умно.

– В Суздале подсказали. Там из клинфы несколько храмов отстроены.

От монахов Алексей узнавал о новостях в монастыре, в миру, только вот новостей почти не было. Случись даже какое крупное событие, пока слух о нём до монастыря дойдёт – тут и весна наступит.

Лёжа на топчане, Алексей иногда тихонько поглаживал камень-талисман. Даже подумывать стал – не пора ли вернуться в своё время? Только и останавливало его, что рана ещё не зажила – как с ней в московскую квартиру возвращаться? Только жену испугать. К тому же он не знал, сколько времени прошло там, пока он был здесь. Может быть, часы, но вполне возможно, что и годы.

Мысль эту он отверг – пока отверг. Полнолуние нужно, да и рану подлечить надо, чтобы ходить смог. Сейчас же он даже оправлялся в бадейку деревянную, что у топчана стоит, потому как слаб очень после кровопотери. И так уходом Захара да молитвами братии ногу сохранил, а то и жизнь. Антонов огонь, или гангрена по-современному, – дело не шутейное, Захар рассказывал, как червей из раны на ноге вытаскивал. Хорошо, Алексей в беспамятстве был, не видел.

Но всё же он отъелся, набрался сил и ещё через неделю уже сам стал ходить. В монашеской плотницкой ему костыль сделали, вот на него он опирался и бродил по монастырю. Даже на утреннюю службу пришёл, чем вызвал неподдельную радость братии.

С тех пор Алексей сам стал выходить в трапезную и очень быстро пошёл на поправку. Погулять бы ему ещё, свежим воздухом подышать, только на дворе уже морозец лёгкий, и землю первым снежком укрыло. На своих двоих скользко, а уж с костылём – просто опасно. Упадёшь – рану растревожишь.

На торгу в Суздале ему купили новые порты вместо порванных секачом да тулуп овчинный с шапкой лисьей на зиму.

Чтобы занять себя, Алексей, не утруждая ногу, принялся в плотницкой учиться делать из липы деревянные ложки. Вещь в хозяйстве нужная, да и на продажу монахи их тоже возили. Кроме того, самому интересно, да и навык за плечами не носить, авось пригодится.

Так он провёл время до января. Зимой уже в полную силу вошёл, стал сторожевую службу нести – на башенке, обочь от ворот: не приближается ли враг, не видны ли пожары окрест? Всё лучше, чем ложками забавляться. В конюшню захаживал, чтобы его лошадь от хозяина не отвыкла, иногда кусок хлеба совал – баловал, одним словом. Застоялась коняга, промчаться бы на ней, да всё вокруг снегом замело.

В монастыре запас дров для печей есть, мука, крупы, в подвалах – соленья да овощи. Бывали недели, когда из-за непогоды ни в монастырь, ни из него никто не выходил. А по ночам из леса доносился леденящий душу волчий вой.

До весны, когда просохнут дороги да приедет князь и епископ для освящения первого камня, ещё далеко, месяцев пять. И дождаться трудно, каждый день на предыдущий похож. Утром молитва с братией, завтрак – постный из-за Великого поста, потом – на сторожевую башню, потом – вечерняя молитва, трапеза и – спать. И так каждый день. Для деятельного Алексея такая жизнь была в тягость.

Однажды увидел он в кладовке у ключаря лыжи охотничьи, широкие, камусом снизу подбитые. Ездил как-то он в молодости на таких – удобные. В снег, даже глубокий, не проваливаются, и на склон в таких взобраться не проблема. И не «ёлочкой», как на обычных лыжах, а прямиком. Камус – это короткий мех с брюха лося, лыжи хорошо скользят на нём, и назад скатываться он им не позволяет.

Попросил он у ключаря лыжи.

– Зачем тебе? – удивился тот. – Либо на охоту собрался? Так у тебя и лука нет.

– В Суздаль хочу. Ведь рядом же, а не был ни разу.

– Хм, я настоятеля спрошу. Позволит – езжай. Только я бы на твоём месте туда не совался.

– Почему?

– О прошлом годе князь Олег с дружиной город почти дотла сжёг. Не отстроился ещё город, пепелища одни.

– А торг?

– А что торг? Площадь пустая, да и по зиме торг только по воскресным дням.

Алексей разочарованно вздохнул.

– Тогда не надо лыжи, не пойду.

– Да ты не знал разве про Суздаль-то? Так с послушниками поговори, едва ли не половина из них раньше в Суздале жила.

– Спасибо за совет.

Как-то про город не удосуживался он раньше с братией поговорить. И город-то недалеко, три версты всего – на другом берегу Каменки. Полагал посмотреть только, запечатлеть в памяти – ведь в его время Суздаль входил в Золотое кольцо.

Силки на зайцев на опушке леса от скуки поставить? Но нет, братии мясо вкушать нельзя. Так зачем тогда серых ушастиков губить?

Один из монахов как-то в приватной беседе спросил его, почему Алексей монашеский постриг не примет?

– Живёшь ведь, как мы, даже послушание несёшь – сторожевым на башне.

– Не могу. Воин я, а не монах, тесно мне в монастыре.

«И в самом деле, – думал Алексей, лёжа ночью на топчане, – на службы в церковь хожу, послушание несу, хотя настоятель не обязывал… Только пострига и подрясника мне не хватает».

Но не его это дело, точно не его. Крови и грехов на нём много. Правда, кровь та врагов, но и грехи всю жизнь отмаливать надо. Но для монашества духовно созреть необходимо, исторгнуть себя из мирской жизни, служению Богу посвятить. Только и соблазны мирской жизни велики, страсти кипят и удовольствия жизни к себе влекут. Так что не готов он пока к такому повороту.

И ещё одна мысль подспудная была у Алексея. Если удастся вернуться в своё время, хотел он съездить в Дрезден, найти родственников Конрада. Если могила его там – поклониться, а родне поведать о последнем дне рыцаря. Наверняка не поверят, сумасшедшим сочтут – но это их дело. Слишком много времени он провёл с этим немцем. Воевали вместе, ели-спали, из плена половецкого бежали – такое не забывается. Фактически – боевое братство, хотя, по сути, они врагами быть должны. Немец он, против наших воевал. Да только дружны они были, и потому память его почтить надо, не предать забвению.

В конце января Алексей увидел, как к монастырю по едва заметному, малоезженому санному пути приближаются сани. Мохноногая лошадка заботливо была укрыта попоной, из ноздрей валил пар. Да и то сказать, мороз градусов тридцать, в овчинном тулупе – и то пробирает.

В санях-розвальнях были видны две фигуры: ездовой в тулупе и лисьей мохнатой шапке и ещё один, пассажир, лежал, закутанный в шкуру, то ли волчью, то ли медвежью – издалека не разобрать.