Ознакомительная версия.
Круифф пребывал в прекрасном настроении. Пока все шло в полном соответствии с просчитанным вариантом. В тот день, когда состоялся столь памятный разговор с майором, они, сразу после ужина, были удостоены очередной аудиенции у суверена. Несмотря на столь пышное название, все выглядело довольно буднично. К тому же эта была уже не первая их аудиенция. Князь являлся пред очи суверена по нескольку раз на дню, Круифф, когда он находился в городе, тоже частенько появлялся в рабочем кабинете государя, и даже пилот удостоился этой чести уже трижды.
Они отправились в скромный особнячок на окраине, посреди густого парка, занимаемый сувереном. Особнячок этот был выстроен лет семьдесят назад для сосланного в эту глушь бывшего фаворита государыни Термины, и до последнего времени в нем находилась канцелярия градоначальника. От предстоящей аудиенции они не ждали никаких неожиданностей. Вечер начался скучно. Ужин прошел в узком кругу, при свечах, в небольшой гостиной на первом этаже. Кроме семьи суверена, на ужин были приглашены только они с майором, генералы Тропин и Боуран, барон Конгельм и граф Бронков, за последнее время ставший настоящим членом семьи и благодаря своей работоспособности и большому опыту государственной службы по сути дела соединявший в одном лице весь кабинет министров. Сразу после ужина суверен пригласил семерых мужчин пройти в его домашний кабинет. Кабинет, по дворцовым меркам, был тесен, но требовать иного при нынешних обстоятельствах было бы странно.
— Прошу вас, господа, присаживайтесь.
Пока все устраивались кто где, суверен присел на корточки перед камином с аккуратно сложенной рядом поленницей, запалил серную спичку и поджег запалку из сухого мха. Когда огонь набрал силу, он вытащил горящую щепку и зажег свечи в двух массивных канделябрах по краям огромного, занимавшего едва ли не треть кабинета стола, потом опустился в кресло и вытянул ноги. Некоторое время в кабинете стояла тишина, прерываемая лишь потрескиванием дров в камине. Наконец суверен заговорил:
— Я просил вас прийти ко мне, господа, поскольку считаю, что вы показали себя заслуживающими наибольшего доверия. Вы спасли жизнь мне и моей семье, вы были со мной все эти нелегкие дни, и именно вы, по существу, и выиграли эту войну, — лицо суверена было печально, голос срывался, — и сейчас я крайне нуждаюсь в вашем совете.
Все находившиеся в кабинете, за исключением князя, перекинулись быстрыми взглядами и замерли, ожидая продолжения. Суверен устало вздохнул и заговорил снова:
— Господа, мне думается, эта ужасная война близка к своему завершению, и я не устаю благодарить за это Господа, однако степень ожесточения в обществе достигла немыслимых пределов, и… — Тут его голос пресекся, но Коней справился с собой и продолжил речь: — И я боюсь, что это ожесточение сохранится и после окончания боев. — Совсем тихо, будто разговаривая сам с собой, он добавил: — Я не знаю, что предпринять, как это все прекратить… — И замолчал окончательно, уронив голову на грудь.
По кабинету разлилось тревожное молчание. Круифф мысленно покачал головой: майор мельком упоминал о том, что суверен в последнее время очень подавлен в связи с массовым расстрелом заложников в Тащевских бараках, но чтоб до такой степени… Все-таки у этих людей совершенно иной психотип. Барон Конгельм шевельнулся, словно собирался что-то сказать, но в последний момент передумал. Наконец Коней заговорил снова:
— Мне думается, я совершил ошибку, согласившись вновь возглавить страну. Вы бы прекрасно справились и без меня. А мое решение привело только к еще большему ожесточению всех участников этой ужасной войны. — Он умолк на мгновение и угасающим голосом закончил: — Я решил исправить эту ошибку и… завтра объявить о своем окончательном отречении от престола.
— Это невозможно!
— Вы не можете этого сделать!
— Нет, нет, это… просто ужасно!
Барон, оба генерала и граф говорили одновременно, пытаясь доказать что-то не столько суверену, сколько самим себе. Земляне молчали. Суверен осознал наконец, что в этом хоре не хватает трех голосов, и повернул голову туда, где сидели земляне. До остальных тоже дошло, что эти трое, после стольких месяцев все еще остающиеся для всех загадочно-непонятными, до сих пор не произнесли ни слова, и гомон постепенно утих. В кабинете вновь воцарилась тишина. Напряжение становилось просто невыносимым. Наконец суверен не выдержал.
— Почему вы молчите?
Князь скривил губы в полупрезрительной усмешке.
— А вы разве о чем-то спрашивали?
Тон, которым это было сказано, заставил Конея вздрогнуть. А князь продолжал:
— По-моему, вы просто огласили свое окончательное и бесповоротное решение и наши протесты нужны вам лишь для того, чтобы вы еще больше укрепились в своем самопожертвовании и непреклонности. — Князь так взглянул на Конея, что тот отшатнулся, — Все как и в прошлый раз, не правда ли?
У суверена дернулась щека.
— Что вы имеете в виду?
Князь поднялся на ноги и шагнул к креслу суверена. Тот испуганно вжался в спинку.
— А то, что именно ваше глупое отречение ввергло страну в хаос и бросило ее в руки тех, для кого кровь людей значит меньше, чем болотная водица.
— Это неправда!
Князь снова усмехнулся.
— Да что вы говорите?! — Он повернулся на каблуках и прошелся по комнате. — Могу сообщить вам, ваше величество, что Тащевские бараки опять заполнены заложниками.
Суверен болезненно поморщился и открыл рот, но князь не дал ему заговорить.
— Вы считаете, что мы обошлись бы без вас… Тогда позвольте спросить, к КОМУ сбегались толпы крестьян из деревень в верховьях Панченги и КОГО они защищали? А сейчас вы готовы предать их упования!
— Позвольте!..
Князь резко остановился.
— Нет уж, слушайте. Вы тут рефлексируете по поводу тысяч невинно убиенных, так вот, могу вас обрадовать. Если нам не удастся вырвать столь любимую вами страну из лап тех, кто сейчас в ней верховодит, их число возрастет до миллионов. Вы читали «Манифест освобожденного народа»? — Князь хищно усмехнулся и процитировал по памяти: — «Победа освобожденного народа лишь тогда может считаться полной и окончательной, когда железной рукой будут раздавлены не только любые попытки бывшего господствующего класса воспрепятствовать установлению диктатуры, но и будут уничтожены ВСЕ представители этого класса эксплуататоров и угнетателей». Какова численность дворян в вашей империи? Миллионов двенадцать? Ну, тысяч двести уже сбежало за границу, где-то с полмиллиона уже лежат по рвам и лесным оврагам с пулей в затылке, часть женщин «из бывших» «соратники», конечно, оставят для собственных нужд, еще с миллион правдами и неправдами сумеют-таки перебраться через границу. А это значит — остается около десяти миллионов. Плюс мелкие лавочники, фабриканты из мещан, инженеры и профессура из разночинцев. — Он сделал паузу, упершись в суверена тяжелым взглядом. — И вы готовы из-за своей рефлексии обречь их на судьбу обитателей Тащевских бараков?
Ознакомительная версия.
