Однако делать нечего. Ближе к вечеру, еще перед застольем, заглянул он в баньку и все сделал точно так, как просили. А буквально через несколько минут – за столом едва только одну чашу опрокинули – прибежал сияющий малец и прямо с порога Лещу выпалил:
– Батька, а матка там разродилась. Сестренка у меня ныне, да не одна, а две сразу.
Народ уважительно покосился на князя, причем половина, не меньше, решила, что он не только подсобил с родами. Как знать… Может, на самом-то деле всего одна девка должна была родиться, а не две, но о подозрениях этих дружно умолчали.
Тут-то веселье и началось. Вот только некоторые дружинники, прибывшие с Константином, вновь начали как-то опасливо на князя своего коситься и между собой перешептываться. Уже в конце застолья один из них не утерпел и, улучив удобный момент, когда никто не прислушивался, тихонько шепнул Константину:
– Слышь, княже, ты бы того… малость поостерегся, – и, видя, что тот ничего не понимает, уже прямым текстом и безо всяких намеков влепил: – Сила-то у тебя могутная, тока в ход ее пускать с оглядкой надобно. Не выказывать ее всю-то сразу, – и пояснил, хмурясь: – Не мое енто дело, конечно, тока народ здесь уж больно дикой, могут и не понять.
Константин в ответ лишь молча кивнул и устало вздохнул, не зная, что и сказать-то по такому поводу. Мол, понял он все, а за предупреждение спасибо. Сам же невесело задумался, за кого теперь его дружинники своего князя принимают. Хорошо, если за какого-нибудь ведуна доброго, а если чего похлеще?
Впрочем, много думать да гадать не пришлось. Времени на это не было. Уже на другое утро примерять пошли – где да что ставить. Весь день, почитай, ухлопали, но зато разметку сделали везде и всюду. Теперь можно и в путь собираться, но не обратный, а к главному становищу половецкой орды.
Не побывать в гостях у своего шурина было никак нельзя – обидится смертельно, да и лошадок прикупить необходимо, причем не меньше трех-четырех сотен. Половина для дружинников, им не впервой диких коней объезжать да себе под седло ставить, а еще половину – для будущих поселенцев.
Мысль о том, что ни одна живая душа может вообще не согласиться переехать из благодатных краев южной Франции в неведомую Русь, Константин старательно от себя отгонял.
Это когда-то они благодатными были, лет двадцать-тридцать назад. Но в то время и он сам даже не подумал людей оттуда на новые земли звать. Ныне же там война идет. Когда твою жену с дочкой в любой момент могут изнасиловать, когда залетные молодчики, почему-то именующие себя рыцарями, походя грабят все твое хозяйство, а если свезло и они к тебе не заглянули, то просто поля вытаптывают без жалости – тут поневоле убежишь куда глаза глядят. Крестьянин, конечно, человек по своей натуре весьма терпеливый, но если такое из года в год происходит, то тут уж ни у кого терпения не хватит.
«Хоть сколько-то, хоть десяток-другой человек, а должны приехать», – убеждал он себя. И до тех пор это твердил, пока сам твердо не уверился в том, что да, будут люди. Должны первые ласточки прилететь, а уж за ними и прочие перелетные птички потянутся.
Перед отъездом Константин еще успел побывать на крестинах новорожденных девчонок и даже, чуя невысказанное, пусть уж очень наглое, но весьма горячее желание счастливого отца, самолично одну из них окрестил в местной ветхой и тесной церквушке, заметно покосившейся набок. Вместе со всеми посидел, не чинясь, на застолье, где ему отвели самое почетное место, отведал заветного крестильного блюда, щедро выкупив[34] свою ложку за целую гривну, да и остальных яств гнушаться не стал. Были они преимущественно рыбные, но некоторое однообразие угощения с лихвой восполнялось непревзойденным искусством местных кулинаров.
Данило Кобякович встретил Константина как самого дорогого гостя. Был он поначалу улыбчив, без конца балагурил, а вот к концу третьего дня время от времени стал хмуриться. То все ничего, а то забудется, задумается, и сразу лицо половца покрывается какой-то тенью, а на лбу четко вырисовываются тоненькие морщинки. Затем спохватится и вновь будто весел на какое-то время.
Но на все вопросы князя лишь отмахивался небрежно, мол, ерунда это все, ни к чему дорогому гостю о таких пустяках знать. Лишь на пятый день, когда речь уже зашла о предстоящем отъезде и о лошадях, которые Константин продать попросил, он обмолвился вскользь:
– Гривен не надобно, – сказал, как отрезал. – Дружба с тобой, князь, мне дороже десятка конских табунов. К тому же мне их все равно негде будет пасти.
– Степи мало? – пошутил Константин.
Данило Кобякович вздрогнул, внимательно посмотрел на князя и неожиданно ответил:
– Мало.
– Что так?
– У нас до сей поры все пастбища по справедливости разделены были, – медленно произнес половецкий хан. – Никто в чужие угодья не совался. А тут… – Он, не договорив, замолчал, хмуро глядя на костер.
– Кто? – коротко спросил Константин.
– Кончакович. Мало ему места стало, вот он ко мне и спустился. Добром не уйдет, а воевать с ним – для себя дорого.
– Себе дороже, – машинально поправил князь.
– Вот-вот, – охотно согласился половецкий хан. – Очень дорого. Его орда сейчас посильнее всех прочих будет. Котян еще может с ним потягаться, да и то… Мне же и вовсе такое не по плечу. – Он вздохнул, замолчав, но через несколько минут с тяжким вздохом продолжил: – Мои люди смотрят на меня и ждут. Ждут и молчат. Пока молчат, – уточнил он. – Я хан, я решить должен, как им дальше быть и… как дальше жить, а я не знаю, что сказать. Весной трава в степях хорошая, сочная. Все равно всем хватит. К лету уже не то. Жара начнется – все сохнуть станет. К осени совсем худо придется.
– А если тебе ниже к Кубани спуститься? – предложил Константин.
– Куда? – не понял Данило, но затем догадался. – Это ты о Курбе говоришь. Она по-нашему так называется, – и отрицательно покачал головой. – Нельзя. Там земли касогов начинаются. С ними мне тоже лучше не враждовать. В горах я их не достану, зато они своими набегами столько бед принесут, что сто раз проклянешь тот день, когда пришел к ним.
– Выходит, и тот табун, что я у тебя беру, мне пасти негде будет? – встревожился князь.
– Порожнее говоришь.
– Пустое, – снова не удержался, чтобы не поправить хана, Константин.
Тот в ответ как-то странно покосился на него, но продолжил говорить дальше, а князь мысленно одернул себя. Ну, в самом-то деле, у человека такое горе, а он его учит правильно употреблять русские слова.
– Четыре-пять сотен лошадей – капля в чаше. Для них ты траву всегда найдешь. У меня же их тысячи, много тысяч. Вот для них место сыскать тяжко.
