- Колька, Ежов!
Ух ты, как колотнулось сердце! Оборачиваюсь на голос. Рабочий парень моего возраста, улыбаясь, идет ко мне. Осторожно улыбаюсь в ответ, жму протянутую руку. Смотрит недоуменно.
- Ты чего, Николай, это же я, Флор!
- Извини, Флор, - стараюсь придать голосу вины, - я после госпиталя, сильно контузило меня на фронте, всю память отшибло.
- Вот беда! - сочувствует Фор. - И что, совсем ничего не помнишь?
Пожимаю плечами.
- Не то чтобы совсем, но вот людей почти не помню.
Смотрит как-то странно, будто решается на что-то. Потом подвигается ближе.
- Слушай, Николай, а пойдем-ка со мной? Тут у нас собрание намечается, расскажешь: как там на войне.
Вот так. Все очень просто. И удивляться нечему. Главным было найти то место, где тебя знают. Чужака не примут. А своего, да еще фронтовика, - как такого не привлечь к борьбе с самодержавием? Время теперь такое: предреволюционное. Но мне сразу соглашаться не след. Говорю, как бы в сомнении:
- Так я с фронта почитай три месяца...
- Ничего! - хлопает меня по плечу Флор. - Что было, про то и расскажешь. Идем?
- Пошли... - не убирая из голоса сомнения, соглашаюсь я...
Дыра в заборе позволила нам проникнуть на территорию завода - я здесь работал? Дошли до котельной. Внутри гудело пламя. Кочегары то и дело подбрасывали в жадно разевающие пасти топки уголь. Один заступил нам дорогу. Поздоровался с Флором, подозрительно покосился на меня.
- Ты что, не узнаешь его? - спросил Флор. - Это же Колька Ежов!
- Я и смотрю, он не он, - произнес кочегар. В его голосе слышалось явное сомнение.
- Ты не смотри, что он такой, - поспешил успокоить кочегара Флор. - Его на фронте контузило, напрочь парню память отшибло.
- А-а... - протянул кочегар. - То-то, я смотрю... Ты на собрание?
- А то куда же?
- И этого с собой?
- И что с того? Сам понимать должен: нам люди с боевым опытом во как нужны! А то, что без памяти... Может оно и лучше?
Я старательно изображал, что не слышу их разговора, а про себя радовался - все шло как надо!
* * *
- ... Вот и кончился мой отпуск, Фрол! В четверг на комиссию, а потом, наверняка, на фронт.
Фрол был явно обеспокоен моим сообщением. Переспросил:
- В четверг, говоришь? Это, стало быть, через три дня?
Киваю: - Стало быть, так.
Призадумался мой куратор. И я его хорошо понимаю. Окружил, понимаешь, фронтовика товарищеской заботой. Таскал по митингам да собраниям. Снабжал нужной литературой - благо тот хоть и мало, но грамотный. Присматривался. И только-только начал привлекать к революционной деятельности (помогал я один раз прокламации распространять), как того обратно на фронт отправляют. Дела... Это он так сказал: - Дела... - и заторопился вдруг, сказав напоследок: - Ты, вот что, сильно-то не кручинься. Давай я к тебе вечерком забегу, тогда все и обсудим в подробностях. Лады?
Я пожал плечами.
- Ну, вот и договорились! - Фрол взметнулся и убежал, думаю, судьбу мою решать.
На исходе года темнеет быстро, а под метель так и еще быстрее. Идем с Фролом по свежему снежку от одного тусклого фонаря до другого. Он как пришел вечером, так сразу и велел собираться. На мой вопрос 'куда?' со значением в голосе сообщил: 'Тут с тобой один товарищ поговорить хочет'. Слово 'товарищ' он выделил особо.
Двое у стены. При нашем приближении один выходит под фонарь, обращается:
- Браточки, прикурить не дадите?
Фрол торопливо - видимо, чтобы я не опередил - тянет из кармана спички. Проситель, прикуривая, как бы невзначай, освещает лицо Фрола дополнительным светом. Вместо пароля фейсконтроль, понятно... Вскоре сворачиваем в подворотню. Тень, еще одна, но к нам больше никто не подходит. Темный подъезд, шаткая деревянная лестница. В прихожей неожиданно светло. Нас окружают. Фрол, молча, поднимает руки. Следую его примеру. Это что - обыск? Фигня это, товарищи, а не обыск! Захотел бы - РПГ пронес. Да, работы непочатый край! Фрол ведет меня в небольшую комнату. Мебели, кроме стола и двух стульев, никакой. На столе керосиновая лампа с притушенным фитилем. Фрол подталкивает меня к свободному стулу, и произносит в направлении стула занятого:
- Привел, товарищ Матвей!
В ответ молчание. Но Фрол, видимо, знает роль наизусть. Он ждет, пока я не усядусь, потом добавляет в лампе свет, и, как бы невзначай, подвигает ее ближе ко мне, поворачивается и покидает комнату. Грамотно: лампа и лицо мое освещает, и глаза мне слегка слепит. Но лишь слегка. Потому общее представление о сидящем напротив мужчине составить можно. Одет как мастеровой, средних лет, пышные усы - настоящие ли?
- Ну, здравствуй, товарищ Ежов! - произносит мой визави, но руки не протягивает.
Осторожно отвечаю:
- Здравствуйте...
- Товарищ Матвей, - подсказывает мне собеседник. - Зови меня: товарищ Матвей.
Киваю головой, изображая робость. А товарищ Матвей, тем временем, в форме дружеской беседы начинает допрос. И чем дольше длится беседа, тем становится ясней: никакой он не рабочий, по крайней мере, несколько последних лет. Профессиональный революционер? Несомненно! Из интеллигентов? Очень может быть! А потому, Ерш (я ведь все-таки еще и Николай Ершов), следи за языком. Почует в тебе товарищ Матвей не паренька с рабой окраины, пусть и нюхнувшего пороху, а человека по грамотности не уступающего себе и хлопнут тебя в этой же квартире как провокатора. Но обошлось. Беседа идет к концу, и чувствую я, как подобрел ко мне товарищ Матвей. За своего может еще и не держит, но в сочувствующие записал точно. Наконец добрались до главного.
- На фронт ты, товарищ Ежов, больше не пойдешь! - тоном, с которым не поспоришь, заявляет товарищ Матвей. - На фронте у нас людей хватает. Нам тут надежные товарищи с боевым опытом позарез нужны. Гнойник самодержавия вот-вот лопнет, рабочие возьмутся за оружие. И тогда такие как ты поведут их в бой!
Немного пафосно, но очень верно. Я-то знаю, что 'вот-вот' наступит в конце февраля грядущего года.
Видимо решив, что я вполне проникся нужной идеей, товарищ Матвей подвел итог беседе:
- Твой вопрос решим в ближайшие дни. Понадобится - перейдешь на нелегальное положение. - Встал и протянул мне руку.
ГЛЕБ
Ветер замотал меня в снежный кокон и попытался повалить с ног. Я покрепче уперся ногами в землю, продолжая прикрывать лицо от колких снежинок. Ветер взвыл с досады и унесся прочь, прихватив снежный заряд, в поисках кого похлипче. Я распрямился и убрал руку от лица. Вот те нате! А где 'сидор'? Я, конечно, любитель и потравить, и послушать анекдоты, например, 'про геолога и эхо'. А вот оказаться в центре этого анекдота мне совсем не понравилось. Я волчком завертелся на месте пытаясь отыскать глазами чертов вещмешок. Помню: падал он в паре шагов. И куда подевался? Ветер унес? И куда у них освещение подевалось? Ведь только что было. Я посмотрел в сторону вокзала и замер, как волк, почуявший западню. Нет, вокзал был, но не тот, который я видел пару минут назад. В свете покачивающегося на ветру скупердяйского фонаря проступали контуры одноэтажного здания старой постройки. Таких вокзальчиков, построенных еще при царе Горохе, и по сей день немало на Транссибирской магистрали. А что еще не так? Я посмотрел в сторону путей. Куда подевалась станция? Вернее, куда подевался крупный железнодорожный узел станция Барабинск? Где мачты контактных проводов? Где составы, черт возьми! Мощные, длинные, внушающие уважение. А не этот огрызок в два десятка хилых вагончиков, похожих на теплушки. И что там пыхтит у него на конце? Паровоз?!
