***
— Ждем вас завтра в десять, мистер Баркер. Это угол Стейт-стрит. Сразу направо, если идти от бульвара Джейсона. Ровно в десять. Там и обсудим детали.
Мистер Печатка протянул Баркеру визитную карточку. Мистер Печатка приподнял над головой котелок. Мистер Печатка ухмыльнулся краешком тонких обветренных губ. Мистер Печатка был полностью уверен в том, что Баркер согласен. Баркер же беззвучно бесился от того, что теперь и в самом деле не мог… не имел права соскочить. Мелькнула на доли секунды позорная мыслишка взять да и позабыть об этой беседе, не лезть с головой в кучу дерьма ради простофили, с которым Красавчик, если подумать, и знаком-то толком не был. Сам Красавчик убрался из Арканзаса, где тогда заправляла мамаша, едва ему стукнуло двадцать… а Стиви, выходит, пешком под стол ходил. Но тут отчего-то Красавчик вспомнил, как отлеживался после ранения в тесном, но уютном домишке, как целыми днями, пока ма с ребятами обстряпывали в соседнем штате кое-какие дела, качался в гамаке на некрашеной деревянной веранде, и как от тоски и безделья принялся обучать братишку рисованию. Как старательно, хоть и бестолково, тот возил угольком по отодранной от крыльца серой доске, пытаясь подражать старшему. «Смотри мне. Про это — молчок! А то влетит и мне, и тебе», — с притворной суровостью предупреждал старший младшего. Малыш часто-часто кивал, с обожанием наблюдая за тем, как Генри тремя ловкими штрихами превращает неумелые закорючки то в улыбающегося котенка, то в идущий на всех парах к пристани пароход, то в лошадиную физиономию продавщицы бакалейной лавки — мисс Лизы Холидэй. «Еще! Еще!» — шептал Стиви, смешно прижимая ладошки к груди…
— Да. Я это… я, конечно, приду, сэр. Приду… раз такой вышел расклад. С утра… — Голос у Баркера осип. Вдруг пересохло и запершило в горле. Нет. Это не от сентиментальных глупостей. Просто Красавчику смертельно захотелось холодного пива. Баркер сморгнул, сглотнул и повторил уже громко и отчетливо: — Завтра в десять ждите.
***
В десять утра следующего дня (кажется, это была среда) Печатка проводил Красавчика до двери в небольшой кабинет, расположенный на верхнем этаже неприметного двухэтажного здания. Перед входом обыскал Баркера, отобрал у того кольт и нож, затем пропустил вперед себя, сам же прислонился спиной к косяку, словно закрывая собой все возможные отходы, и замер, пристально наблюдая за происходящим. Баркер шагнул в центр комнаты.
Десять пожилых респектабельных джентльменов, сидящих за круглым дубовым столом, одеждой и повадкой походили на банкиров или даже на судейских, что Баркера слегка встревожило — слишком часто именно такие господа становились причинами его неприятностей. Но куда больше Баркера встревожил тот факт, что лица этих господ целиком скрывались под масками. Под черными шелковыми масками, совсем не похожими на высокие белые колпаки с крестами. Однако Баркеру от этого не стало спокойнее. Он многое видел, неплохо знал страну и слишком долго крутился среди цветного сброда и всяких непростых людей, чтоб без труда сообразить, кто его нынешний заказчик. Чистильщики! И никто иной.
С «чистильщиками», а именно так предпочитали величать себя члены Ку-Клукс-Клана, Баркер еще ни разу не связывался. Родившийся и выросший в Пенсильвании, а десять лет назад перебравшийся в Иллинойс, Баркер полагал себя настоящим янки, не любил и не понимал южан, считая их ленивыми снобами, способными разве что метко пулять из ружья по белкам и ловко управляться с лошадьми. А уж неприязнь южан ко всяким цветным и иммигрантам Баркер полагал диким абсурдом. Хотя если поразмыслить, то по Джимми-Гуталину, мотающему пожизненное где-то в Оклахоме, Баркер скучал куда меньше, чем по рыжему О’Харе, поймавшему пулю в глаз еще в двенадцатом году.
Существовала ничтожная вероятность того, что Баркер ошибался и господа за столом не имели никакого отношения ни к «Рыцарям золотого круга», ни к «Сынам Юга», но на всякий случай Баркер решил не задавать ненужных вопросов. С чистильщиками шутить он не намеревался.
Ему не предложили присесть, и он, как нашкодивший юнга перед офицерами, мялся с ноги на ногу под сверлящими взглядами «масок». Он то засовывал ладони в карманы пиджака, то вытягивал их наружу вместе с не очень свежим носовым платком, заталкивал платок обратно, неуютно кашлял и выглядел кем угодно, но только не одним из самых разыскиваемых преступников Нового Света. Игра в «безопасного увальня» обыкновенно срабатывала с толстосумами из сити. Однако здесь, с этими людьми она была отчетливо лишней и велась Баркером скорее по привычке. Красавчик шкурой ощущал исходящую от каждого из присутствующих здесь стариков угрозу и силу. Настоящую силу, а не ту, которая приходит вместе с папашиным наследством или судейским игрушечным молотком.
Мельком Баркер оглядел помещение. Контора, обустроенная на втором этаже мануфактурного магазина, была съемной. Пахла нежилым, совсем недавно и на скорую руку отмытым помещением. Слишком чистыми выглядели стекла за выцветшими портьерами. Слишком свеж был запах сигар и бренди — не застарело-конторский, густой, кислый, пропитавший насквозь шпалеры, но терпкий и какой-то нарочитый. На потускневших коврах отчетливо виднелись вмятины от ножек тяжелых кресел — видимо, ими не пользовались в течение многих лет. Желтела стопка старых газет за стеклом коренастого шкафа, корзина для бумаг была пуста, а на столе, кроме тощих картонных папок, лежащих перед каждой «маской», не было ничего больше. Ни чернильницы, ни графина, ни забытого гроссбуха. Ничего такого, чтобы могло хоть как-то указать на род занятий владельцев конторы.
Еще с полсекунды ушло у Баркера, чтобы раз и навсегда запомнить присутствующих. Для этого ему не требовалось никаких усилий. Отвратительная память на даты и имена с лихвой компенсировалась феноменальной способностью фиксировать лица, картинки и любые мельчайшие подробности, доступные человеческому глазу. Порой Баркеру казалось, что в его голове встроен новейший фотографический аппарат, благодаря которому ни одна мелочь не может от него ускользнуть. А его дар художника — тот самый, из-за которого он всегда цапался с ма, считающей всякую работу позорной и уж тем более не признающей за достойное мужчины дело малеванье краской по холсту, — давал возможность Баркеру при необходимости воспроизвести любую ранее увиденную картинку. Баркер предпочитал о своих умениях не распространяться, позволяя друзьям и врагам списывать кое-какие его сделки, а также непреходящее везение в карточных играх на улыбки мисс Фортуны. Баркер был профессиональным игроком и, как всякий игрок, предпочитал держать свой главный козырь втайне от всех.