С этой задачей постепенно справлялся сын Жерара де Блая, которого назвали Джауфре Рюдель и который к двенадцати годам из комочка мягкой прожорливой плоти превратился в уменьшенное подобие мужчины. Внешность его была такая: он был худым, довольно высоким, лицом похожим на мать – с длинным носом и темными волосами. Большую часть времени он проводил с копьем или мечом; отец брал его с собой на охоту, а мать – в Божий храм; и таким образом будущий князь Блаи воспитывался наилучшим образом.
Иногда, правда, случалось ему впадать в задумчивое настроение, и тогда он бродил по замку, распевая странные песни на несуществующих языках. О причинах подобной несообразности юного Джауфре всяк говорил по-разному.
Аббат Сен-Роман. Возможно, юношей время от времени овладевают бесы. Этот вопрос надлежит изучить как можно тщательнее (и, разумеется, в строжайшем секрете). Известно, какими великими познаниями обладают некоторые бесы, так что человек, которым они завладевают, вдруг обретает неслыханную ученость, хотя прежде ни в чем таком не замечен.
Капеллан замка. Сеньор Джауфре ежедневно посещает мессу, и мною ни разу не было замечено, чтобы он проявлял отвращение к Святым Дарам или слову Божьему, в то время как будучи одержимым он не смог бы не выдать себя. И потому я полагаю, что сия странность проистекает от весьма естественной причины, а именно: тело его требует супруги.
Нивард Басурман. Случающееся имеет причиною задумчивость, свойственную иногда юному возрасту, и с годами иссякнет само собой.
Старый лекарь. Единственное объяснение поведению юного сеньора я вижу в повсеместном разлитии в его теле черной желчи, что хорошо различимо и вполне доказуемо посредством изучения мочи.
Жерар. Вся маета от безделья! На охоте или во время тренировок он почему-то не поет ни на каких языках.
Одна добрая женщина. Чего бы вы хотели от мальчика, которого окрестил этот греховодник, сам герцог Гильем? Да я лично видела во сне, как он горит в аду за все свои проделки! Нужно зарубить трех петухов, белого, серого и черного, и подбросить их с особой молитвой сеньору. Как он их коснется, так вся порча с него в петухов перейдет, а другого способа нет.
Следствия этих пересудов были таковы. Лекарь долго изучал мочу Джауфре и нашел множество подтверждений своим выводам. Сеньор Жерар по совету капеллана начал приискивать своему отпрыску подходящую невесту (чем завершились эти поиски, неизвестно). Одну добрую женщину вкупе с другой доброй женщиной схватили, когда те пытались подложить зарезанного петуха, и обвинили в колдовстве. Судьба их также неизвестна, хотя, вне всяких сомнений, плачевна. В конце концов прав оказался Нивард: с годами это действительно прекратилось.
Джауфре Рюдель вырос.
4.
Дорогая Доротея!
Сегодня я особенно жалел о том, что Вы – далеко… Расстояние не мешает мне мечтать о Вас, но, кажется, скоро уже настанет такое время, когда одних мечтаний будет катастрофически мало. Но – все по порядку.
Во-первых, сегодня меня посетила удача, которую – увы! – Вы не можете разделить со мной.
Во-вторых, шел дождь.
Из-за того и другого Ваше отсутствие сделалось вдруг невыносимым…
Говорил ли я Вам о своей страсти собирать разные книжные диковины? Сегодня я отыскал книгу на языке, которого никто не знает, даже сам автор. Возможно, этого языка попросту не существует, но не исключено также, что этим наречием говорят бесы или ангелы. А может быть, это своего рода «лингва франка» или «пиджин инглиш», которым они изъясняются между собою. (Ведь не может же у бесов и ангелов быть один и тот же язык!)
Как бы то ни было, а книга существует. Ее составил в середине XV века некий ученый монах по имени Томаш Халтура, который от сугубого благочестия впал в конце концов в странную полуересь. Спустя 250 лет его измышления были обнаружены под спудом разных книг и напечатаны в типографии города Вюртемберга – разумеется, очень маленьким тиражом. Книга досталась мне по дешевке исключительно потому, что ни один человек на свете не мог ее понять.
Томаш Халтура уверяет, что неоднократно слыхал собственными ушами, как люди в забытьи или предсмертном бреду лепечут нечто неведомое. Постепенно он составил словарь этого языка, выделив глаголы, существительные и прилагательные. Правда, он так и не сумел перевести их на какой-либо удобоваримый язык, зато чрезвычайно далеко продвинулся в грамматике, так что половину книги составляют правила спряжения глаголов, которые абсолютно неизвестно что означают…
Томаш Халтура овладел «ангелобесом» (так называется этот язык), что даже написал на нем десяток стихотворений, которые – как он надеется – по мере сил восхваляют Господа и Деву Марию.
Вот начало одного из них:
Acarica la a-na runi nalova,
Putara a-n' lon avali naca kova…
Смею Вас заверить: ни по форме, ни по содержанию вирши Томаша Халтуры не уступают творчеству большинства известных мне поэтов.
Я провел в книжной лавке минут сорок, читая весь этот восхитительный бред, пока наконец не решился завладеть книгой, обменяв ее на некоторое количество честно заработанных мною злотых.
Когда я выходил на улицу с Халтурой под мышкой, там уже шел дождь. Я остановился в открытых дверях и стал ждать появления пузырей. Любите ли Вы в летнем дожде этот момент, когда в лужах вдруг начинают вздуваться большие пузыри? Почему-то мне всегда казалось, что они похожи на каштаны. Но сегодня мне рассказали нечто куда более важное.
Итак, я стоял в дверях магазина, а рядом бродил мальчик в безнадежно мокрой курточке. Он увлеченно загребал воду башмаками и вдруг заметил меня.
– Привет, – сказал мальчик. – Тоже ждешь пузырей?
Я сразу понял, что ему известно что-то важное, и промямлил насчет каштанов. Мальчик презрительно рассмеялся.
– Ты ничего не понимаешь! – сказал он. – Никакие это не каштаны. Это – такие лодочки, а в них катаются гномы. Эти гномы особенные, совсем крошечные, они живут под землей и занимаются там разными делами – например, делают золотую руду или обед. Но во время дождя они выбираются наружу, дожидаются появления пузырей – и плавают, плавают, вовсю плавают по лужам!
По правде говоря, слушая его, я едва не расплакался. Узнать такую важную вещь – и когда! Спустя много-много лет после того, как кончилось мое детство и многое, если не сказать «почти все», обессмыслилось и потеряло прежнюю цену! Да, да, милая Доротея, именно так обстоят дела: если хорошо кушать, слушаться маму и папу и не грубить тете Касе, когда она на Рождество и твой день рождения пытается обмусолить тебе щеку липкой помадой, – тогда можно разглядеть в дождевых пузырях этих самых гномов… Естественно, моему знакомому этого ни разу не удалось.
Я страшно жалел о том, что не знал всего этого раньше, поскольку был до омерзения примерным мальчиком. Уж мне-то они непременно бы показались! Но теперь все пропало, мне тридцать шесть лет, я скоро вообще облысею, и ни гномы, ни пузыри больше не имеют для меня никакого значения.
Другое дело – Вы. Для Вас многое еще должно сохранять свой изначальный смысл. Когда в Вильнюсе в следующий раз пойдет дождь – присматривайтесь, умоляю Вас, присматривайтесь хорошенько! И непременно напишите мне – удалось ли Вам увидеть их хотя бы краешком глаза?
Ваш Юлиан
5.
Дорогая Доротея!
Скоро уже наступит осень, а это означает, что прошло почти два месяца с тех пор, как я впервые увидел Ваше волшебное лицо на фотографии и полюбил Вас. Удивительно быстро летит время… Иногда поневоле задумаешься: как мало остается от всех, кто некогда в нем затерялся. От большинства – ничего, кроме горстки праха, ведомого лишь Богу, от иных – слепые имена на генеалогическом древе или обвалившаяся могила на церковном дворе; а случается – и страшная легенда, вроде тех, что собирала Ваша бабушка. Некоторые люди оставляют после себя произведения искусства, стихи или, скажем, списки убиенных. Так, один варшавский поэт, человек вполне мирный и безобидный, чрезвычайно гордится своим предком, воеводой Цаплею, который, согласно семейной хронике, убил ровно двести сорок одного турка.
Известны также немногие люди, наследие которых составляет великая любовь. Их, пожалуй, даже меньше, чем великих поэтов, из чего можно сделать довольно странный вывод: дар любви – так называемой «обыкновенной», взаимной любви мужчины и женщины – редчайшая драгоценность этого мира.
И в античном романе, вроде «Дафниса и Хлои», и в житиях святых, и в «Божественной Комедии» – везде Вы увидите одно и то же: настоящая любовь удивляет людей куда больше, нежели остановленное на небе солнце.
Среди десятков избранных пар – и роковых любовников, и мирных престарелых супругов – одиноко, как мне представляется, стоит Джауфре Рюдель де Блая, поэт Дальней Любви. Мысль об этом одиночестве показалась мне вдруг совершенно невыносимой. А поскольку обсуждать проблемы и перспективы Дальней Любви невозможно ни с иллюстратором Смуглевичем, ни с писателем Чумой, ни с потомком воеводы Цапли, то я и обратился к некоторым книгам.
