Ознакомительная версия.
Как и следовало ожидать, рядом с недавним костром весь хворост был подобран до последнего сучка. Отошел подальше – тоже ничего. Кто-то терем прибирал… Наконец отыскал пару веток покрупнее, поволок через кусты, то и дело застревая. Еле нашел поляну со снятым дерном – почему она оказалась не там, где он ожидал? Не хватало только заблудиться в трех деревьях – вот смеху-то будет: разведчик! Древний!
Или сама полянка со странностями? Вот же черт, и не определишь теперь! Впрочем, деревенские за лесом присматривают едва ли не больше, чем за своими горницами, так что опасное что-нибудь здесь вряд ли есть. Да и костер кто-то уже жег. Возможно, что и не один – золы осталось изрядное количество.
Мелкие веточки с хрустом ломались в руках. Потом пришлось надсекать ножом, и наконец остались две коряги пальца в два-три толщиной. Топорик бы… Ладно, обойдемся. Вспомнился анекдот про спецназовца: «А может, ногой?!» Можно и ногой.
Х-х-ха! Короткий удар, треск, отлетевшая деревяшка кувырнулась в воздухе, чуть не попала в лоб, отбил ударом руки.
– Ну, могешь, парень!
Александр обернулся уже в прыжке. Как подошел?!? На полянке за спиной откуда-то появился пожилой мужичок в странной синеватой форме с потертой фуражкой. Двустволка-"тулка" висела на левом плече, стволами вниз и назад. Ого!
Интересно, где он такому научился? Наверняка может не только подкрасться без шелеста, но и навскидку с одной руки стрелять.
– Да ты не боись, ишь, пугливый какой!
– А я и не боюсь.
– Правильно, – мужичок хитро подмигнул. – Не боишься, но опасаешься. Ну и молодец. Костерок решил развести? Так разводи, чего ж трудам пропадать. Присядем у огонька, поговорим – если есть, конечно, такое намерение. А не хошь – как хошь, я никого не заставляю.
За тем, как раскладывался и разжигался костер, странный гость смотрел внимательно. Потом одобрил кивком – дымок поднялся после первой же спички. Точнее, спичек было три, сложенных вместе, но все равно огонь получилось разжечь без ненужной суеты.
– Ну, рассказывай, кто такой, что у меня в лесу делаешь?
– У вас?
– У меня, у меня. Лесник я здешний, Филиппов, слыхал?
– Нет, не слыхал. Я тут вообще недавно, из другой области приехал.
– К родственникам или так, погулять? – прищур лесника стал жестким. Почему-то этот вопрос был для него очень важен.
– К родственникам, только дальним, – Александру не хотелось рассказывать обо всем неизвестно кому. Хотя и лесником в этих местах обычный человек не стал бы. – В Рябиновку.
– А-а, понятно, – Филиппов вздохнул. – Так это тебя сюда Олег прислал? На отдых? Я-то никак понять не могу, что за человек: вроде и наш, а про поляну не знает, ничего не чует… – лесник посмотрел на изменившееся лицо Александра и осекся. Продолжил чуть тише и мягче: – Ты уж извини, парень. Чем это тебя так?
– Сам не знаю. Не помню даже, как шарахнуло. Очнулся через несколько дней, и вот, привет всему. Потом послали сюда, сказали, что может все со временем восстановиться, а пока подальше от города держаться надо.
– Подальше от города – это хорошо. Я вот тоже подальше от него забрался, да и все наши, которые здесь. Не выдерживаем мы, когда земля стонет. Ты еще молодой, потом поймешь. Некоторые привыкают, внимания не обращают, так это им себя ломать каждый день надо. Я вон как-то недавно решил на электричке проехать, надо было документы кое-какие в райцентре подновить, так не поверишь – не смог к ней, проклятой, подойти! Вот не могу, и все тут! Не то чтобы боюсь, а просто нутро как выворачивает, глаза слепит, только что волосы дыбом не стоят. Мертвечиной от нее прет, и не то чтобы кладбищем, а прямо нежитью, да такой силы, что чуть не сдувает. А мне этого никак нельзя, – лесник нахмурился. – Мне вообще сейчас без леса уже и не жизнь. Даже в деревне скоро появляться перестану, если так пойдет. Веришь, нет – сижу в доме, а словно без головы. Сросся с этим лесом.
– И как же вы?…
– Да вот так. Землянку себе вырыл, живу тут в берлоге заместо медведя. Зато чуть что где – сразу знаю. И не одно то, что глазами или ушами можно, а и больше, на полную свою силу. Вот ты когда бежал – ты ж из себя дурь выгнать пытался, скажешь, нет? Ты сейчас как молодой лось на первом гону, с ветками бодаться готов – силы много, а как правильно выпустить, не знаешь. Думаешь, что вот все потерял, конец, пропал, быть тебе до конца дней обрубком себя былого. Так ведь? Только не ври, я-то вижу!
– Так. А как еще? Если б дело только в этих силах… Хотя, если честно, без них хреново. Как оглох. Я понимаю, люди без этого живут, вообще слепнут, глохнут и дальше живут, да только… Не попробовал бы всего, не знал бы – не жалко.
– Э-э, парень, чего у тебя нет и не было, того, конечно, и потерять не жалко, жалеют-то всегда свое. Ну, может, и не только свое, но это уж как кто понимает. Да только это полбеды, а ты еще от чего бегал. Выкладывай, я тебе тут вместо попа на исповеди. Считай, что просто в лесу свое горе выкричишь, полегчает. Давай, не жмись, все свои – ты, да я, да поляна эта, больше никто и не узнает. Небось, на людей смотреть не можешь?
– Не могу. Осталось бы чутье – хоть различить бы смог, чему и кому верить, а так мне все время кажется, что вот-вот обманут, что говорят одно… И вроде бы честный человек, и доверять ему можно, и не подводил ни разу – а вот не верю, а проверить теперь нечем. Все время обмана жду. Все-таки у нас все честнее, по-моему. Маску не наденешь, сразу все видно.
Лесник расхохотался. Смеялся он довольно долго, но почему-то обижаться не хотелось. Наверное, потому, что очень уж заразительным получился смех – с уханием, мотанием головой и утиранием слез. Понемногу Филиппов начал успокаиваться.
– О-ох… ну ты выдал, паря!.. Это ж надо: «Сразу все видно!» У-ух-хо-хо! Ангелов небесных нашел! Да ты хоть подумай головой своей бедовой, если б мы друг от друга мыслей не прятали, с чего бы у нас война была? И откуда изгои взялись бы? А?
– Н-ну… Мало кто с кем несогласен бывает. В конце концов, на войне даже честнее получается. Я сперва тоже привыкнуть не мог. Вроде все свои, а… Потому теперь еще больнее. Кто мне свои? Как Древний я теперь калека, приятного мало. А вернуться к людям и знать, что ты не такой как все… Как фильм один назывался: «Свой среди чужих, чужой среди своих».
– По-моему, название ты спутал. А может, и нет, не помню уже. Смотрел я как-то его, смотрел… Да ладно, я тебе лучше другое сейчас расскажу. Вот в сорок втором шли мы из окружения, вел нас один капитан. А я тогда уже чуял немало, и вижу: он же, сволочь, не к своим ведет, а думает, как нас немцам сдать половчее и пулю в затылок не поймать! И что мне прикажешь делать? Стрелять? Тут же меня и самого шлепнут как предателя – командира убил. И поди докажи, что он хотел. Самому спасаться – и перед ребятами нашими совестно, и в спину выстрелят, правы будут – дезертир! А в плен ох как не хотелось, знали уже, что там с людьми бывает. Ну, что бы ты сделал?
– Не знаю. Сказал бы остальным, что не туда ведет или что заметил впереди что-то неладное.
– Вот-вот, сказал бы. А кто-то из них сказал бы капитану, и меня за паникерство и подрыв авторитета – в лоб. Даже укажи впереди засаду – капитан вывернулся бы, эту обошел, на другой «Нихт шиссен!» заорал бы. Эх, сразу видно, время теперь другое. Может, оно и к лучшему, конечно.
– Ну так что вы сделали? Как вышли?
– А я к самому капитану подошел, при всех, чтобы видели и слышали. Так, мол, и так, товарищ командир, я вот бывший лесник, и в этих местах бывать приходилось, давайте-ка меня в проводники. И что ему дальше? Отказаться – помощь в таком деле любая нужна, его бы заподозрили. Принять – может, я и выведу, опять-таки под его командованием, ему же медаль на грудь. А подловить меня на чем-то он всегда успеет, да и пристрелить по подозрению, если надо.
– И что же?
– Как видишь, живой. Чутье понадобилось, это верно, только мне оно помогло, а всем нам – нет. Соединились с другой такой же командой, повел нас другой командир и сдуру завел под пулеметы и сам погиб. Тот мой капитан руки поднял-таки, тут уж я его на законном основании… А самого ранили, еле уполз… – лесник замолчал. Александр только сейчас обратил внимание, что на ветерана той войны его собеседник никак не похож. На вид лет сорок, не больше. О долгожительстве Древних он слышал, но убедиться довелось впервые. Интересно, сколько же лет Олегу? – Да, так вот к чему я тебе это все. Я-то тогда врал или нет?
– Получается, что да, только этого же никто заметить не мог. А как такое проделать, если сразу видно, кто правду говорит, а кто мысли спрятать пытается.
– А я свои мысли и тогда не прятал. Лесник? Лесник. Места знал? Знал, это тоже честно. И к своим выйти хотел. Я просто всей правды не сказал. Ты молодой еще и у нас недавно, поэтому не научился различать, когда тебе говорят полправды, чтобы себя не выдать. А еще многие от такого чутья прятаться научились – не щит ставить, тогда сразу заметно, а что-то вроде. Переключаться, пока говорят, на мысли о другом. Присмотришься еще. Да и сам научишься – знаешь, многие у нас просто по привычке даже правду говорят так, что по-разному понять можно. Это у нас, можно сказать, народное умение. Да не горюй ты так, я ж сказал – научишься еще! Не ты первый. Совет дать?
Ознакомительная версия.
