Все было готово в минуту. Котелки одновременно выдохнули "Prosit!" и неспеша выпили, смакуя букет. Фон Штраубе лишь пригубил из своей рюмки (коньяк, впрочем, был, действительно, отменный) и, дождавшись, когда они проглотят по кружку лимона, сказал:
— Однако, господа (не знаю, как величать), вы до сих пор так и не соблаговолили...
— Да, да, разумеется!..
— Как же иначе! — встрепенулись котелки. — А то вы нас, наверно, приняли…
— Да уж сами признайтесь, за кого вы нас приняли?
— Не знаю, как это называется по должностному формуляру, — холодно ответил фон Штраубе, — но я, тем не менее, полагаю, господа, что вы — шпики. Уж не ведаю, полицейские или, может, из охранки...
— Слыхали, Иван Иванович — "полицейские"?! — прыснул Крупный и хлопнул себя по колену.
— Из охранки, Иван Иванович! Слыхали?! — хлопнув по колену и себя, эхом подхихикнул Коротышка.
Они дружно покатились со смеху. Дав полутора Иван Иванычам время нахохотаться всласть, фон Штраубе продолжал так же холодно:
— Никакого иного мнения у меня и не могло возникнуть. Позавчера вы без спроса вторглись ко мне в дом, что-то там обшаривали, обнюхивали, делали какие-то двусмысленные намеки... Кстати, домовладелец, господин Лагранж, понял их весьма превратно, и в результате я, по вашей милости, лишился крова...
— Ах он!.. — вмиг посерьезнел Коротышка. — Кто ж знал, что он…
— ...таким подлецом окажется! — закончил мысль Крупный.
— И тем не менее, — перебил их фон Штраубе, — дело ровно так и обстоит. А нынче вы опять меня выследили, и вот я опять — как вы говорите, "совершенно добровольно", хотя, видит Бог, никакого такого особого желания с моей стороны снова видеться с вами...
— Всё, всё! — встрял Коротышка. — Вынуждены покаяться за некоторую с нашей стороны, — тут вы правы…
— ...бестактность, — продолжил Крупный. — При данных, впрочем, обстоятельствах совершенно…
— ...неизбежную!..
— Именно! Неизбежную! Что вы и сами скоро поймете!.. Но прежде все-таки развеем ваши заблуждения. Вы всерьез полагаете, что мы из полиции?
— А что мне еще остается полагать? — пожал плечами фон Штраубе.
— Да будь мы из полиции!.. — вскричал Коротышка.
— ...или тем паче из Охранного отделения!..
— ...Тем паче!.. То за все ваши давешние художества вы бы не коньяк с нами пили, а уж нынче же сидели бы в крепости! А через неделю-другую…
— ...по этапу бы! В кандалах!..
— ...Это при самом благоприятном исходе!
Сердце у фон Штраубе уже оторвалось и летело в пропасть, но с голосом еще удавалось совладать.
— Что вы, однако, имеете в виду? — спросил фон Штраубе по возможности твердо.
Иван Иванычи переглянулись и кивнули друг другу (до сих пор они словно бы вовсе не замечали присутствия один другого, действуя как детали единой, хорошо смазанной механики).
— Что ж, извольте. — Коротышка извлек из кармана блокнот. — Третьего дня вы имели неосторожность прихватить из Адмиралтейства сверхсекретный пакет…
— ...зашив его под подкладку шинели, — сверившись со своим, точно таким же блокнотом, вставил Крупный.
— Так что, согласитесь, на простую забывчивость тут навряд ли спишешь... Затем, в тот же вечер вы встречаетесь... Здесь мы, пожалуй, пропустим, дабы не порочить имя его высокопревосходительства... Затем, не далее как второго дня вы... Гм, простите за неделикатность... принимаете у себя некую международную авантюристку Мадлен Розенблюм или как там бишь ее?..
— ...Пакет, между тем, бесследно исчезает!..
— Да, да! Это, так сказать, "prima", на случай, если мы из Охранного отделения. Теперь "sekunndо" — на случай, если мы из полиции…
— В тот же вечер вы посещаете своего знакомого, отставного капитан-лейтенанта Василия Бурмасова. Вслед за чем дом Бурмасова вместе со всем имуществом сгорает дотла, вы же счастливым образом уцелеваете и, прихватив с собой бывшую на содержании у Бурмасова глухонемую девицу Марью Рукавишникову, также известную в полусветских кругах под прозванием Нофрет…
— ...а также, по случайности, шубу стоимостью в полторы тысячи...
— ...Ну, не будем останавливаться на таких мелочах... После семирублевой за месяц комнаты у monsieur Лагранжа переселяетесь с оной девицей в двадцатирублевый — уже, заметьте, за сутки! — номер в "Астории". — Он спрятал свои записки. — Когда б мы были из полиции, — занятная, а, как вы полагаете, вырисовывается история, господин лейтенант? Мечта для криминальной хроники! В самый раз, чтобы после скорого суда — пряменько на Сахалин?
Поскольку фон Штраубе безмолвствовал подавленно, котелки стали переговариваться между собой, причем почему-то по-английски:
— Doesn’t seem to you that we’ve overdone it? We should have worked more delicately. Look, he’s so frightened!
— Nevertheless, it seems to me mister lieutenant is begining to understand something.
— Anyway, let us consider it as a measure of necessety. I hope he’ll overcome his doubts at last.
[— Не кажется ли вам, что мы несколько перегнули палку? Нам следовало действовать деликатнее. Взгляните, он очень напуган!
— Тем не менее, мне кажется, господин лейтенант начинает что-то понимать.
— Как бы то ни было, будем считать это необходимой мерой. Надеюсь, он наконец преодолеет свои сомнения.]
Их непринужденный английский язык, пожалуй, в большей степени, чем все другие их аргументы, понемногу убеждал фон Штраубе, что перед ним все-таки, действительно, не шпики, коим чрезмерная образованность, по его представлениям, никак не пристала. Сердце, было оборвавшееся, возвращалось на место. Снова обретя возможность говорить, он через силу пробормотал:
— Nevertheless, gentlemen... [Тем не менее, господа… (англ.)] Все же, господа, согласитесь, все это более чем странно... Если вы (как вы утверждаете) в самом деле не из...
— Вот! — возрадовались котелки.
— ...вы наконец-то начали!..
— ...внимать доводам разума, так сказать!
Фон Штраубе окончательно рассмелел и, обретя прежнюю твердость в голосе, оборвал их ликование:
— Что ж, господа, предположим, вы меня на сей счет почти что убедили. В таком случае жду от вас дальнейших разъяснений.
— Всенепременно! — пообещал Коротышка. — Хотя все это непросто, ох, как непросто изложить обыденными словами!
— Слова — тлен, — философически изрек Крупный.
— Именно так-с! Тут необходима концентрация души, ее полная готовность к пониманию…
— Упреждающая, я бы даже сказал, готовность! — поднял палец кверху Крупный.
— И посему... — Маленький Иван Иваныч поднялся с рюмкой в руке и стал вровень с восседавшим в кресле большим Иван Иванычем. — Посему я предлагаю прежде выпить именно за ваш душевный настрой, за вашу готовность... Короче говоря — за взаимопонимание!
— Да уж, без этого никак, — подтвердил Крупный.
Они чокнулись. На сей раз фон Штраубе тоже выпил. Коньяк приятным жжением растопил последний ледок, холодившийся под сердцем.
— Итак-с, приступим, — снова усевшись в кресло, продолжал Коротышка. — Периодически наш бренный мир попадает в сферу действия самых что ни есть противоборствующих сил и трепыхается между ними, как былинка между противоборствующими ветрами.
— Вы, очевидно, имеете в виду силы Добра и Зла? — спросил фон Штраубе.
— Ну, это слишком упрощенный подход. Люди склонны к упрощениям, а простота — хоть и невинный, но кратчайший путь ко лжи. Неужели вы, как и многие, пребываете в плену у зороастрийского дуализма с его делением мира на царства Добра и Зла, Ормузда и Аримана? Напомню, что в противовес таким примитивным представлениям еще древними эллинами была создана их гениальная диалектика, но большинству по-прежнему нет до этого дела...
— Ни малейшего дела! — сделав скорбное лицо, подтвердил Иван Иваныч.
— Например, — продолжал другой Иван Иваныч, — спрошу вас как мореплавателя, знакомого с навигацией: при столкновении циклона с антициклоном — который из них несет в себе добро, а который зло? Покуда каждый из них движется сам по себе, вопрос, согласитесь, нелеп. Для утлого суденышка, попавшего меж ними, губительно только их взаимостолкновение. И так же, как опытный мореход в мертвом штиле может предугадать грядущую бурю, так и пытливый разум не должен предаваться самоублажению при виде затишья в окружающем его мире.
— Предположим... — кивнул фон Штраубе, завороженный красноречием и немалой ученостью Коротышки, хотя пока еще не понимал, куда он гнет.
— Рад, что мы приходим к согласию... — сказал тот медоточивым голосом. — Так вот, в рамках той же метафоры спрошу я вас: по каким признакам улавливает приближение бури капитан корабля?
— Ну... на то есть приборы... Барометр... Кроме того — опыт, в первую очередь...
— Вот! Никакие на свете приборы не стоят опыта! В самом воздухе он чувствует напряжение неких сил, изменение плотности! Но не тому ли самому учит нас весь опыт промелькнувших цивилизаций? Уж не станем брать слишком давно исчезнувшие Лемурию и Атлантиду, обратимся к более обозримой истории. Уходят в небытие народы, величайшие, заметьте, народы! Исчезают в пике своего величия, исчезают вместе со своими колоссальными познаниями, со своими богами, ибо боги, к нашему прискорбию, тоже все-таки смертны. Так, не оставив следа, исчезла великая негроидная цивилизация Европы, канул в Лету Египет, великий и загадочный, как их Сфинкс; я уж не говорю об эллинах и римлянах — то любому школяру известно. Так вот, в итоге спрошу я вас — можно ли каким-нибудь чутьем предугадать грядущее крушение? Должен ответить утвердительно; только чутье, о котором я говорю, оно несколько особого свойства. Как воздух в предгрозье, так и время, эта неуловимейшая, эфирная субстанция, в некоторые моменты истории вдруг меняет, что ли, свою плотность, — надо лишь уметь ощущать ее изменение. Вспомним для примера все ту же хрестоматийную Элладу...
