— О, московиты только и годятся на то, чтобы быть в услужении. Но не в ваших слугах дело, барон. К несчастью для вас мой друг, пан Сердецкий, случайно вспомнил о бывшем сослуживце, бароне фон Гофене. Вы, если не ошибаюсь, числитесь в гвардейском Измайловском полку, ваш кузен тоже. Для Августа этого будет вполне достаточно.
— Но почему вы предали нас, пан Дрозд? — с тоской спросил я, понимая, что попытка не удалась.
— Я?! — изумился проводник. — Никого я не предавал. Я честно служу Польше и князю Чарторыжскому, а он до сих пор в превеликой обиде на вашу страну. Думаете, он не забыл драгунского капитана Шишкина, который сжёг его замок, а самого князя, вместе с женой и детишками раздел донага и на жутком холоде пинками погнал до соседней деревни? Не помогли даже охранные грамоты, лично выданные фельдмаршалом Минихом. Такое не прощается, барон.
— Произошло недоразумение, капитан перепутал князя с магнатом Рудзинским, за это виновника расстреляли, — с жаром произнёс я. — История известная, но можете быть покойны: преступник понёс наказание.
— Наказание?! — всплеснул руками пан Дрозд. — Ушам не верю! Вы отчаянный шутник, фон Гофен. Страна, которой вы служите, не знает законов чести и не держит слова. Да, я говорю о России, барон. Я давно убедился, что московиты не имеют стыда и совести. Не спорю, вашего капитана приговорили к аркебузированию, однако по секретному приказу Миниха вместо него убили поляка, а самого капитана тайком вывезли из Польши, разжаловали в прапорщики и оставили служить в Ревельском гарнизоне. Такое вот наказание.[1]
— Откуда вы это знаете? — гневно спросил я, догадываясь, что пан Дрозд не лжёт, уж больно убедительным был он в своей неистовости.
— Потому что я сам ездил в Ревель и своими глазами видел там капитана, — мрачно ответил шляхтич. — Я хотел убить его, но меня удержали. Так что князю Чарторыжскому не за что любить московитов, а уж мне и подавно. Глаза поляка налились кровью.
— Вместо капитана Шишкина погиб мой брат. Его расстреляли русские, и похоронили под чужим именем. За это я ненавижу проклятую Московию и готов рвать на части любого, кто встанет на моём пути. Повернётся ли у вас язык назвать меня предателем? Мне нечего было ему возразить.
Проклятый Чарторыжский переиграл Ушакова и обвёл нас вокруг пальца. Вляпались мы хуже некуда, хоть обратно не возвращайся. Подстава так подстава, по всем правилам: с международным скандалом и что самое отвратительное — с перспективой войны. Момент и вправду подгадан удачный: русская армия сражается с турками; войско, оставленное на границе со Швецией, малочисленно. Если кто-то думает, что мы шведов шапками закидаем, боюсь, его ждёт сильное разочарование. Потомки викингов драться умеют, не зря Карл XII держал в страхе пол Европы и давал прикурить Петру Первому. Припомнят нам и Нарву, и Полтаву. Это они потом присмиреют, займут нейтралитет, начнут выпускать сверхбезопасные «Вольво» и «Саабы» и давать гражданство неграм.
Будем смотреть на вещи реально. Поляки и шведы на нас обижены, первые — начиная с осады Гданьска-Данцига, вторые злятся из-за утраченных в Северной войне территорий и позора проигранной войны. Вместе они большая сила. Если нанесут одновременные согласованные удары с двух концов, а французы обеспечат дипломатическое прикрытие и подкинут деньжат, чья в итоге возьмёт — неизвестно.
Нет, я конечно, патриот, но не слепой же. На генерала Мороза и бескрайние российские просторы всю жизнь полагаться не стоит. Нужна армия, а она большей частью увязла в Крыму.
Так что наше пленение может стать той каплей, что переполнит чашу терпения двух стран и вызовет войну. Неприятно, конечно.
Если раскинуть мозгами, собственно нашей вины нет. Операцию готовил Ушаков, нам только «нарезали» задание, и мы его выполнили. Всё было бы хорошо, но тут вмешался непредвиденный фактор — предательство оскорблённого князя Чарторыжского, с самого начала посвящённого в детали. Я понимаю, что Ушаков вероятней всего не был в курсе того, что Миних из непонятных побуждений спас драгунского капитана Шишкина, и тем самым оттолкнул влиятельного польского магната. Задетый за живой князь переметнулся в лагерь противников и разыграл карту с фальшивомонетчиками. Что двигало прославленным полководцем? Какая муха его укусила? Толи как американцы привык считать, что проблемы индейцев (то есть поляков) шерифа не волнуют, толи привык до конца отстаивать своих подчинённых, не взирая на прегрешения. Варианты перебирать долго.
Фельдмаршал забыл простую истину: всё тайное становится явным. Как бы не прятали драгуна, рано или поздно подлог обнаружится. История аукнулась спустя два с половиной года.
Но в России как всегда виноваты стрелочники, а за ними далеко ходить не надо. Я хоть сейчас по именам перечислю: дворяне: Дитрих фон Гофен, Карл фон Браун; гренадеры: Чижиков и Михайлов, да бывший крепостной польского происхождения Михай. Такой вот расклад, из которого следует: единственный шанс разрулить ситуацию — дать дёру из плена.
Сам по себе плен не считается чем-то постыдным. Поляки, даже обозлённые, ничего плохого не сделают, не то время. Это в двадцатом веке людей, словно скот начнут сгонять в концлагеря, зажгут печи крематориев, будут практиковать массовые показательные расстрелы. Видимо с развитием «цивилизации» в человеке начинает отмирать милосердие, не сочетается с ним научно-технический прогресс и баста, ничего не попишешь. Золотой миллиард с жиру бесится, а по соседству люди от голода пухнут.
На моё счастье я попал в восемнадцатый век. С пленными принято обращаться гуманно без всяких международных конвенций. Достаточно дать честное слово, что не сбежишь, и тебе развяжут руки и ноги, разрешат свободное перемещение. Мелькнула мысль поступить таким образом, а потом, при удобное случае, смыться. И тут же зашевелился настоящий Дитрих, для которого нарушить слово дворянина немыслимое дело. Вот и приходится принимать решение за двоих.
Я стал осматриваться и прикидывать, как бы мне отсюда слинять. Ничего особенного разглядеть не удалось — плен, руки-ноги связаны. Полякам, разумеется, плевать, что у меня все конечности уже затекли, но понять их несложно, крови мы им попортили. Наверняка человек восемь-десять убили или ранили.
Мы по-прежнему находились в лесу, заблудиться в котором пара пустяков. Поляки это прекрасно понимали. Дураков отправляться ночью в далёкий и чреватый долгими скитаниями путь не нашлось. Все дожидались рассвета.
С первыми лучами солнца прибыла делегация из деревни староверов. Бородатые мужички били челом и просили выдать хотя бы одного из «щепотников». Сильнее всех усердствовал дедок, похожий на библейского патриарха. Он считался у староверов за главного. У него было благообразное лицо землистого цвета и кровожадный взгляд маньяка, способного зарезать на месте. Разговаривая, он не выпускал из рук длинный деревянный крест. Хоть при разговоре не прозвучало ни одной угрозы в наш адрес, я физически ощущал как от старца исходят мощные волны зла.
— Христом-богом прошу, отдай нам хучь энтого, — дедок повёл крестом в мою сторону.
Я невольно подобрал ноги, сжался. Добра от раскольников ждать не стоило. Слишком много мы натворили в их деревне.
— Простите, святой отец, — Потоцкий улыбнулся. В его словах, особенно, когда он называл старца «святым отцом» звучала ирония. — Они мои пленные, я должен доставить их крулю.
— Ты взял пятерых, зачем тебе столько? — резонно спросил «патриарх». — Нам много не надо. На одного согласны.
— Верно, — закивали мужики.
— Не хочешь энтого отдать, любого выбери, — продолжил увещевать старовер. — На усмотрение своё. Нам без разницы будет. Я почему-то в это поверил сразу. Пепел в любом случае одинаковый.
— А зачем, святой отец?
— Скверну хочу изгнать, — деловито разъяснил ситуацию старец. — Много в них скверны накопилось, земля-матушка стонет, плачет слезами горькими. Пусть в огне очистятся, грешники.
Вообще-то я придерживаюсь другого мнения насчёт собственной персоны. Может, до идеала мне далеко, но вряд ли у меня накопилось грехов столько, что земля не держит. Готов побиться об заклад, зато этот святоша кого хочешь переплюнет. Уж кто-кто, а он точно заслужил раскалённую кочергу в одно место.
— Увы, на мне лежит долг перед королём и отчеством, — церемонно произнёс шляхтич. — Я обязан выполнить его сполна. Не обижайтесь на меня, святой отец, выполнить вашу просьбу я не могу. Не стану вас больше задерживать.
Старец осенил его крестом, пропел что-то заунывное и со скорбным видом удалился. Раскольники последовали за ним будто привязанные.
Мы облегчённо вздохнули: бывшие соотечественники, с которыми у нас было расхождение по некоторым аспектам веры, слишком усердствовали с «огненным очищением» сжигая и своих, и чужих за милую душу. Будь их воля, нас бы давно поджарили.
