«Ана, ты б лицо открыла. Тут мужчин нет. И жарища — только протопили. Снимай чаршаф, ана, не стесняйся! Давай помогу», — все та же рябая девчушка замаячила прямо перед густой «решеткой» чадры и потянулась ручонками к накидке. Чтобы понять намерения доброжелательницы, переводчик не требовался, и Красавчик, резко отдернув голову, отрицательно замычал. Разоблачение (во всех его смыслах) мало способствовало успеху предприятия. Девчонка продолжала настаивать, Красавчик продолжал мычать, одновременно размышляя о последствиях детоубийства, но тут на его удачу объявилась невеста в окружении пестрой благоухающей толпы родственниц и подруг. Настырная девчонка тут же позабыла про «бабушку» и с разбега ввинтилась в кучу-мала, чтобы подобраться поближе к невесте и всласть назавидоваться чужому счастью. «Вах-вах-вах… гюзель-гюзель… вах-вах-вах», — квохтало, щебетало и попискивало вокруг, будто дело происходило в курятнике, где главная несушка только что снесла золотой слиток размером с кулак.
Генри покосился на «подружку» невесты — ну что ты там медлишь? Грустные и романтичные истории (а эта история, очевидно, была и грустной, и романтичной) Красавчику нравились. Брак по сговору, нежеланный супруг, тайный возлюбленный… В Чикаго он пересмотрел с десяток таких картин. Теперь же, не на экране, но на расстоянии вытянутой руки трагедия разворачивалась живьем. Мистер «Подружка» уже не жался на корточках. Он поднялся (правда, не во весь рост — по-видимому, и ему «пальтишко» оказалось коротковато). И встал так, чтобы девушка увидела — он здесь, он пришел, несмотря на ее запрет! И тут же невеста медленно, словно ее кто-то взял за плечи и закрутил в нужную сторону, повернулась. Медленно убрала со лба вуаль и так и застыла с поднятыми к лицу руками, тонкая, большеглазая, бледная, как простыня, и напуганная, но все же (а в физиогномике Красавчик разбирался не хуже, чем в драгоценностях) бесконечно счастливая. Красавчик, не будь он Красавчиком, вполне мог бы сейчас потерять голову. Но он оставался собой, пребывал на территории сераля по причинам далеко не романтического свойства и, к тому же, никак не мог забыть о тициановских кудрях малышки Эйты.
Красавчик еще с полсекунды поглазел на двух влюбленных, вздохнул, вспомнив про рыжеволосую горничную. Потом вздохнул еще раз, потому что многое в жизни повидал и отлично догадывался, чем подобные истории имеют свойство заканчиваться. Вздохнул третий раз для ровного счета и вернулся к осмотру помещения. Двое молодых людей все никак не могли оторвать друг от дружки пылких взглядов, но никому до них дела не было. Красавчик двинулся вдоль комнаты на поиски Моржа, а бесчисленная женская братия (кстати, допустимо ли говорить «женская братия», нет ли в этом лингвистического парадокса?) продолжала шуршать подарками, ахать, охать и хлопать в ладоши. Были они чем-то неуловимым похожи и на канареек, и на кур, и даже на «девочек Бет», толпой окруживших состоятельного клиента.
***
Морж был где-то здесь, в будуаре. Баркер перекочевал в сторону туалетного столика, рассчитывая начать поиски оттуда. Опасности для себя он не видел никакой — ни от вздорного «курятника», ни тем более от влюбленных голубков. Ма еще в детстве обучила его таким кунштюкам, что Генри мог выудить даже кость из-под носа у койота, тот бы не почуял. А здесь хоть печку через окно выноси — никто даже бровью не поведет! Красавчик настроился на быструю удачу, но едва лишь потянул на себя верхний ящик, как в коридоре раздался шум, и в комнату влетела немолодая турецкая мадам, судя по удивительной схожести с невестой — хозяйка дома. В глазах у мадам генеральши полыхало праведное возмущение, а в руках у нее… в руках у нее хрустела фольга и алела феска, про которую Красавчик напрочь позабыл и, видимо, оставил на полу возле двери в сераль, когда рядился в чертову плащ-палатку. А Ма ведь предупреждала, идешь на дело — красного не надевай.
Генеральша обвела глазами присутствующих и что-то резко крикнула по-турецки.
— Вайбе! Адам! Адам бурада! Имдат! — заклокотал «курятник». — Адам! Вай!
Красавчик обомлел от того, с какой скоростью женщины выхватили откуда-то платки, покрывала и накидки и обернулись ими в несколько слоев. Особенно спешили закрыться и спрятать свои «прелести» старухи, и чем древнее была старуха, тем ловчее она куталась и тем громче вопила: «Имдат! Помогите! Имдат! Здесь мужчина!»
— Вот так попал… — успел посетовать про себя Красавчик, вспомнить, что такую ситуацию Соломон назвал бы «полным цугундером», и начать потихоньку (как будто он мог иначе) перемещаться за ширму. Шажок, другой, третий. Спасительная ширма была рядом. Но тут Красавчик случайно бросил взгляд на невесту. И остановился, будто вкопанный. Благодаря Бет и ее девочкам, он многое знал о женских слезах, обмороках и мигренях, но до этой секунды даже предположить не мог, что девица без пудры и белил способна достичь цветом такой бескомпромиссной белизны. Глаза у девчонки от ужаса стали в пол-лица, руками она бессмысленно вышивала по столу, пытаясь нащупать вуалетку, но если так трястись, то не только вуаль, стол не нащупаешь. Красавчик вздохнул. Было ему отчего-то жаль горе-невесту, вот-вот ее милого дружка обнаружат, и кранты ему, и ей тоже кранты… если… если только… О, черт! Если только вместо мил-дружка первым не обнаружат кого-то другого! Черт! Черт! Черт!
Красавчик Баркер был человеком хладнокровным и жестоким. Вне всякого сомнения! Но порой ненавидел себя за приязнь к синематографу, романтическим историям и патетическим выходкам. И вообще… Черт! Черт! Черт!
Достаточно было легкого толчка плечом, чтобы ширма с грохотом обрушилась на пол.
***
Генри Джи Баркер выбрался из-под поваленной ширмы и похромал к дверям, безжалостно пиная пуфики и опрокидывая кофейные столики тростью. «Эй! Красотка Пегги! Трам-парам-пам-памс… Прыгай в дилижанс. Умчу тебя во Фриско», — напевал он не лишенным приятности голосом и скабрезно подмигивал онемевшим от такого бесстыдства старухам.
Где тот Фриско? Красавчик не одолел и половины пути до двери, как молчание сменилось воплем, как десятки женских пальцев стянули с него кухаркин чаршаф (все же это была дурацкая идея, как ни крути) и принялись раздирать его на тысячу «красавчиков». Как-то один метис-кабокло из Бразилии рассказывал ужасы про тамошних пираний. Но лишь сейчас Генри понял, что пираньи — пустяки по сравнению с тем, что ему придется вытерпеть, прежде чем он, разодранный в лоскутки, испустит дух! И главное — ради чего? Ради хэппи-энда, которому все одно не бывать?
Генри Джи Баркер почти уже смирился со своей незавидной участью, но тут хищная бабья стая схлынула, и сквозь полуобморочную пелену Красавчик узрел спасение в лице доктора Потихоньку и седовласого военного в парадном генеральском мундире. Усы у военного красиво загибались вверх. Нос был тонким, с горбинкой. «Надо же, — успел восхититься Красавчик, — действительно похож». Сразу за хозяином в двери ввалилась дюжина разъяренных молодых турок под предводительством жениха. Через секунду Красавчика бесцеремонно выволокли из сераля, протащили по галерее, небрежно уронили возле высокого зеркала, предварительно отобрав кольт с ножом, и там обступили хмурой молчаливой стеной. Одетые кто во фрак, кто в парадный мундир, наодеколоненные турки расположились вокруг Красавчика так, словно намеревались не кастрировать «грязного сластолюбца», а позировать модному фотографу. Да-а, вляпывался он в переделки и похуже этой, но вряд ли живописнее.
— Что ты тут делаешь, дорогой? Заблудился? — нарочито суровый голос доктора Потихоньку подарил Красавчику хоть и призрачную, но все же надежду на лучшее.
— Ну… Это… Гарем же! Такое дело! Охота было взглянуть глазком!
Когда стрелять не из чего, драться бессмысленно, а спорить глупо; когда силой и численностью противник превосходит тебя минимум в двенадцать раз; когда ты скрючился от боли на полу и вряд ли сможешь чихнуть, не поймав пулю в лоб, остается одно — притворяться дурачком и давить на жалость. Случись на месте Красавчика кто другой, к примеру, Гуталин или О Хара, вряд ли бы они выбрали такое позорное амплуа. Скорее всего, бились бы до последнего вздоха, размазывая напомаженных щеголей по стенкам. А потом бы их нашпигованных свинцом, голых и без документов нашли бы в сточной канаве равнодушные стамбульские жандармы. Рыжий О’Хара или даже Гуталин были, во всех смыслах, людьми гордыми и джентльменами до мозга костей. Может, именно поэтому оба они давно стали ланчем для кладбищенских червей. А Генри Баркер все еще был жив, относительно бодр и в состоянии шевелить мозгами.
Красавчик протяжно застонал, схватившись за бок. Взгляд его, мутный и печальный, взмыл сперва вверх, к потолочной лепнине, а потом доверчиво уткнулся в багровое от возмущения лицо доктора Потихоньку. Так котята тычутся носами в ладони хозяев.
